Пасторша

— Ты совсем не медсестра, — сказал бы он.

— Конечно, нет, — ответила бы я. — Я пастор.

Я представила себе все это, как все было бы, если бы я тогда остановилась у ворот и пригласила бы его зайти. И он бы оказался здесь, в моей комнате.

— Я много думала об этом, пока училась, — сказала бы я, — что я хочу именно этого. — Я поворачиваюсь и мысленно смотрю на него. Врачевать раны. Но может, лучше мне все-таки было бы стать медсестрой. Лучше и для меня, и для остальных, я принесла бы больше пользы. С помощью пластыря, бинтов и уколов морфия.

Я смотрела на книги и не могла их различить, прочитать названия, я видела только линии и очертания, цвет обложек, зеленый кожаный переплет, красный, серый.

Мы стояли бы молча. Смотрели бы на наше отражение в оконном стекле.

— А вместо этого я теперь орудую словами, — сказала бы я.

— Да, — ответил бы он.

— Я думала, что смогу чего-то достичь.

— Да, — опять сказал бы он. Очень тихо.

— Иногда получается, — продолжила бы я. — Но все-таки со словом связано гораздо меньше, нежели я думала. Порой я роюсь, роюсь в словах и понятиях, и все равно не могу ухватить значение и объяснить его другим.

Он стоял бы рядом со мной, я смотрела бы на его руки, они лежали бы на какой-то книге, смотрела бы на пальцы, ногти. За окном уличный фонарь освещает дорогу, а дальше — тьма, фьорд, ночь.

— А ведь я хотела врачевать раны, — сказала бы я. — И вот не получается.

Он стоит рядом со мной у окна, но потом вдруг исчезает, пропадает, я смотрю сквозь стекло на улицу и вижу только уличный фонарь, фьорд и темноту. И вот я снова возвращаюсь и смотрю на эту плоскую поверхность, но никого не вижу рядом с собой, в оконном стекле — только мое отражение.

Я поднялась, вошла в спальню и разделась, опираясь о край кровати. Плюхнулась в постель и натянула пижамные штаны. В голове звучали какие-то слова, какая-то дурацкая считалочка. Я никак не могла от нее избавиться. Так тебе и надо, Лив, сказала я самой себе, не можешь идти, вот получи! Я натянула рубашку, застегнула пуговицу и ощутила прикосновение материи к соскам. Подумала о том, что вообще-то я их не чувствую. И никогда о них не думаю. Расстегнула пуговицу и посмотрела на них. Такие, как всегда. Мне было все равно, большие они или маленькие, красивые или нет. Ведь и для него это роли не играло бы. Нет, он просто был бы со мной. Совсем близко, я это чувствовала, видела его глаза, он был совсем рядом.

Мы стоим обнаженные, у окна в гостиной. Я так хочу. Хочу видеть нас так, наше отражение в стекле, в темном фьорде, посреди ночи и мерцающих огней.

— Видишь, — говорю я и беру его за руку, — вон мы.

— Да, — отвечает он, — мы.

Мы стоим так некоторое время, а потом он обнимает меня и притягивает к себе, он такой теплый и худой, высокий и сухопарый. Он валит меня на пол, и свет настольной лампы освещает его лицо и его карие глаза, которые смотрят на меня, смотрят, как я залезаю на него, и мы соединяемся, так что нас нельзя оторвать друг от друга.

Я не стала чистить зубы, я слишком устала, я раскинулась в большой кровати, мне одолжил ее один из прихожан. Я лежала с открытыми глазами, в комнате было светло, ведь у меня в, спальне не было занавесей. Когда я сюда приехала, ночи были темные, а потом наступило лето, и стало светло все время, но я не стала занавешивать окна. Зачем же закрывать дорогу свету, когда он наконец-то появился, настоящего тепла ведь тоже не было — я так ни разу и не надела летнего платья и не вышла без колготок, один только свет и говорил о том, что наступило лето. И как-то вдруг снова пришла осень, стало темнеть, а потом уже темно было все время, всю зиму.

Я лежала и смотрела в потолок, на темные полоски в проникающем слабом свете и представляла, что опять стою под каркасом, вешалами и лезу по бревнам вверх, одно бревно, следующее и еще одно.

Как будто можно было вскарабкаться наверх, на перекладину. Но ведь она так сделала. А оттуда она просто соскользнула вниз. Ее ничего не удержало, не подняло и не остановило. Она повисла и потом упала до самой земли, сквозь все перегибы и линии.

А они, эти линии и нити, шли от каркаса в мою голову, они никуда не вели, не было никакой системы. А сзади был фьорд, большой и открытый, а с другой стороны — горы и плоская равнина.

Я никак не могла заснуть. Осторожно откинула одеяло и села. Опрокинуть, что ли, стакан виски, чтобы мысли заскользили по линиям, ни на чем не задерживаясь? Я вышла в гостиную, заскрипели половицы. Я завернулась в шерстяное одеяло, уселась за письменный стол и включила настольную лампу.

Он спросил, почему я сюда приехала. Это было уже потом, после перерыва, когда я, пройдя через всю комнату, между столиками, подошла к нему и села.