Пасторский сюртук

— Понимаешь, это люди избранные и осененные благодатью. Облеченные водительской миссией. Но только теперь я отчетливо вижу, что составляет истинную их задачу. Отрицание избранности. Отречение. Великий человек не может действовать, не причиняя ущерба, как великан не может двигаться в слишком маленьком доме. Понятно? Великий человек должен отступить, отречься. Знаешь, эта мысль наполняет меня непостижимой радостью. Когда не можешь единоборствовать с реальностью, не ломая себе при этом ноги, самое милое дело — сидеть и помалкивать со спокойной совестью. Например, отшельником.

— Глупости!

— Дерзишь?

— Вы что же, считаете, что надо покорно терпеть все издевательства генерала и шевалье? Да?

— За тебя, друг мой, я отвечать не могу. Но великий человек не вправе жаловаться и бунтовать против своего начальника. Он должен покорно принимать все, что происходит. А коли станет совсем тяжело, всегда можно утешиться сознанием, что ты именно таков, каков есть. Но я не понимаю, чем ты недоволен. Живем мы тут как у Христа за пазухой.

— Ничем вас не проймешь.

— Если хочешь знать, это особенность великого человека. — Герман рыгнул и улегся возле корзины со снедью. Накрыл лицо салфеткой, руки сложил на груди. — Не тревожься понапрасну. Предоставь большие помыслы мне, я умею с ними управляться. У меня все в порядке, ясно? Пора кончать с бесполезными раздумьями и глупыми амбициями. Временами на меня нисходит блаженнейший восторг, я общаюсь с божественным и тогда чувствую себя одним из избранников. И сознавать это очень приятно. Боже мой! Вовсе меня разморило на солнышке. Разбуди загодя, до начала первого представления, ладно?

— Спите. Вы теперь только на это и годитесь.

— Да, а что? Между прочим, отшельник я блистательный.

— Будь вы пошустрей, пастор, отшельник из вас был бы никудышный.

— Больно ты говорлив. Не мешай, я буду спать.

Утро выдалось не по-майски жаркое. Чистое эмалево-голубое небо потихоньку затягивала дымка зноя. Изнемогшие птицы умолкали одна за другой. Подбородок у Германа отвис, из влажной дыры в бороде доносился умиротворенный храп. Длинный Ганс смотрел на него с отвращением.

Но что это? До первого представления еще далеко, а по дорожке к гроту направляются двое господ. Тот, что в темной крылатке, видать, знатная персона. А коротышка в военном мундире наверняка из нижних чинов, вон как егозит да юлит вокруг темной крылатки — аккурат такса у ног хозяина. Господи Иисусе! Длинный Ганс ахнул от изумления. И тотчас принялся трясти спящего Германа.

— Пастор!

— Хрр! Тьфу ты! Уже пора?

— Сюда идут двое. Один — фельдфебель. А другой… Господи спаси и помилуй, но, кажется, это шевалье…

— Шевалье де Ламот? Ах ты дьявол! Как он нынче выглядит?

— Как обычно, коварство на лице написано.

Герман достал очки.

— Как обычно! Ха! Ну-ка, ну-ка, мой мальчик… И впрямь он… шевалье де Ламот.

Фельдфебель в очередной раз поклонился и указал на двух грязных тюленей, что нежились на солнышке возле грота.

— Хорошо, любезный. Вот. Выпей за здравие короля.

— Ваша милость чрезвычайно щедры. Располагайте мною когда вам будет угодно.

— Хорошо, хорошо…

Фельдфебель зашагал прочь, бросив на своих давних супостатов злобный взгляд, который мог бы испепелить горы и обратить в пар океаны.

Шевалье в темной своей крылатке на секунду замер, лорнируя отшельников. Герман смотрел на него в упор, сердито и бесстрашно. Длинный Ганс осторожно отполз поближе к гроту.

— Чего уставились? Ступайте отсюда. Спектакль начнется в час.

Шевалье прижал к сердцу обтянутую перчаткой руку и отвесил церемонный поклон.

— Вы изволите шутить, барон. Я пришел сюда вовсе не затем, чтобы наслаждаться вашими лицедейскими талантами.

— Барон? Это еще что за насмешки? Вы что же, не узнаёте меня, Германа Андерца из Вальдштайна? Неужто я, по-вашему, гляжу этаким фельдмаршалом?

— Фельдмаршалом? Я, право, не понимаю…

— Лжец!

Шевалье выпрямился с видом оскорбленного достоинства. Кустистые черные брови возмущенно взлетели вверх.

— Пожалуй, вы переоцениваете мое терпение, барон. Не забывайте, я тоже дворянин.

— Дворянин, барон… Черт побери, что за интриги вы тут затеваете?

— Лишь респект перед вашим достославным родом, барон, понуждает меня сдержанно отнестись к инсинуациям, коих я не стерпел бы и от Его христианнейшего величества. Полагаю, вы не требуете, чтобы я поверил, будто вам неизвестна тайна вашего происхождения? Ventre-saint-gris! Разве можете вы, барон, быть отпрыском портного Тобиаса Андерца, обреченным жить и умереть сельским пастором! С вашего позволения, это просто смешно.

Шевалье издал скрипучий хрип — так он смеялся. Герман задумчиво взглянул на свой амулет.

— Гм, признаться, иной раз у меня мелькало подозрение…