Пасторский сюртук

— Вот видите! Конечно же, вы догадывались о великой тайне. Разве ваше сердце не обуревали высокие порывы и благороднейшие устремления, разве не воспаряли вы на гордых орлиных крылах над земными туманами, разве не заглядывали в око солнца? La magnanimité des princes![51] Горделивый взор, высокие помыслы, благородные устремления — разве они могут быть наследием недоумка-портного? Тысячу раз нет. Ваши помыслы свидетельствовали о вашем происхождении куда красноречивее, чем тысячи геральдических справок и обвешанных печатями грамот, и ведь в жилах у вас на самом деле течет благороднейшая прусская кровь… Ваша милость! Барон! Правда открылась! Настало время сбросить маскарадный костюм и занять место, принадлежащее вам по праву, нет, по долгу рождения!

— Ваша милость… Барон… — ошеломленно лепетал Герман, пробуя эти слова на вкус и ощущая их медовую сладость. — Барон…

— Не верьте ему! — крикнул из грота Длинный Ганс, словно предостерегающий оракул в Дельфах.

Герман помрачнел. Мучительное воспоминание, которое ему долго удавалось прятать от себя самого, черной тучей скользнуло по небосклону.

— Мошенник! Fri pon! Ни одному твоему слову не верю! Распутник! Прочь с моих глаз! Прочь, говорю! Vade retro![52]

Шевалье вздохнул, страдальчески закатил глаза и поднял руку в перчатке, будто собираясь принести клятву.

— Ах, барон, отчего такое недоверие? Хотя, пожалуй, я понимаю… Вы сердитесь из-за злополучной встречи в веселом доме. Cette malheureuse affaire![53] Я в отчаянии, барон, и не могу не признать, что явился тогда весьма некстати. Однако ж с наилучшими намерениями.

— Наилучшими?! Ха-ха! Прочь! Прочь с моих глаз!

— Видит Бог, помыслы мои были безупречны. Мог ли я знать, что застану вас в столь щекотливой ситуации? Но сделанного не воротишь. И теперь у вас несомненно есть определенные обязательства перед дамой, благорасположением коей вы воспользовались.

— Обязательства? У меня?

— Такие обязательства признаёт любой добропорядочный мужчина.

— Лгун! Обязательства… Не вы ли изгадили колодезь, когда я хотел из него напиться?

— Вы повергаете меня в недоумение, барон.

— Ох и лгун! Да мне теперь все равно. Правда все равно. Развратничайте с Эрмелиндой, сколько вам угодно.

Шевалье потер лоб, на лице у него читалось недовольство и отвращение.

— Ah, quelle idée, mais c’est dégoűtante…[54] Какое фантастическое подозрение. Чтобы я… Я! Нет, это просто безумие. Я неожиданно вошел в комнату, согласен, и ненароком застал вас в щекотливой ситуации, этого я тоже не отрицаю. Но такое! Ventre-saint-gris! Нет, тысячу раз нет! Вы вскочили с постели, закричали как безумец и устремились вон. Я пытался остановить вас, но, увы, раненая нога… Enfin! Все же я вас отыскал. И в каких обстоятельствах! В глубочайшем унижении и в обществе этого остолопа, несчастный дворянин, вдобавок одержимый болезненными фантазиями…

— Не верьте ему, — прогремел из грота Длинный Ганс.

— Кретин! Ах, барон, как же вы, наверное, страдали, вы, человек благородного происхождения, тонкий, впечатлительный… Единственный слуга — этот Гаргантюа… ужасная пещера, грубая пища…

— Что правда, то правда, — признал Герман. — Заливной поросенок был в самом деле отвратный.

— Вот видите! Ваш тонкий организм бунтует, ах, что за судьба, справедливость взывает к небесам о мщении… Какое счастье, что при вашем головокружительно высоком происхождении никакое бесчестье не может вас запятнать. С вами обстоит так же, как с барышней Эрмелиндой. Для репутации обыкновенной бюргерши sejour[55] в веселом доме был бы губителен, однако ж грязь сточной канавы никогда не пристанет к столь белоснежному, аристократическому существу, как она. Сей печальный опыт лишь привнес толику спокойствия и равновесия в ее прежде несколько строптивую натуру…

— Эрмелинда, — пробормотал Герман, потирая лоб. — Господи, неужели этому суждено вернуться…

— И вы, барон, тоже должны вернуться. К своему званию, правам, обязанностям. И в Вальдштайн.

— Эрмелинда… Так это правда, что вы и Эрмелинда… что ничего… я имею в виду…

— Фантастическое подозрение. Конечно, нет.

— Где мне ее найти?

— В Вальдштайне, где же еще? Я, разумеется, поспешил вызволить высокоблагородную барышню из этого вертепа.

— Вы… вызволили барышню Эрмелинду…

— Она все время спрашивала о вас. Неужели вы не понимаете, что покорили ее сердце?

— Нет. Я не хочу. Не хочу опять…

Шевалье нахмурился, скрестил руки на груди.

— Барон, я вынужден сделать вам упрек. Ваше поведение не подобает дворянину.

— Что?

— С высокоблагородной дамой так обращаться негоже.

— С кем?

— С Эрмелиндой фон Притвиц. С кем же еще?

— Так я, значит…

— Вот именно! Боже мой, никто вам не запретит этак бесчинствовать с молочницами и трактирными служанками, кровь горячая, молодая, что в этом дурного? Но с такой дамой, как высокоблагородная барышня фон Притвиц, согласитесь… Как истинный дворянин, вы должны узаконить вашу связь, тем более что она, очевидно, чревата плодом.

— Что вы говорите!