Пастух своих коров

— Обойдемся без кисточки. Нет ли у вас, Яков Семеныч, плотной бумаги? Можно оберточной. Трафарет вырежем и тряпочкой оттампоним.

— Я всегда говорил, Макарик, что ты великий художник. Карл Брюллов. Сапожный нож пригодится?

Макар провел по бумаге две параллельные линии и покрутил головой.

— Не крупновато ли? — кротко спросил Яков Семенович.

— В самый раз, — бодро ответил Макар и, подумав, убавил два сантиметра. — Теперь в самый раз.

Пустячная эта работа заняла более часа. Яков Семенович двумя руками прижимал трафарет, Макар на корточках терпеливо тыкал полусухой тряпочкой. Работать было неудобно — Яков Семенович, нависая, толкал Макара в спину твердым животом.

— Ну вот. А перемычки потом соединю, когда приду с кисточкой.

— Что ж, мастер, это дело надо обмыть…

Макар беспокойно глянул на небо.

— Уж скоро закат. Мне, наверное, пора. Небось, беспокоятся.

— Ну, прямо Золушка, — усмехнулся Яков Семенович. — Давай хоть по рюмашке, я долго не задержу.

Под кустом терновника он поставил на табуретку миску холодной жареной рыбы, кружку с какими-то бобами, оказавшимися молодой картошкой — вот, копнул куст на проверку, — открыл стеклянную банку.

— Эта дура привезла маринованные грибы. Сюда, в деревню. Представляешь? Что ж, попробуем.

— А где она, кстати?

— Шляется где-то. У нее полная деревня корешей. Может, у Маргариток, может, у Нелли. Она это называет «пойти в люди». Да ну ее. А ты заметил, Макарик? Чем меньше нам нравится человек, тем больше мы о нем говорим. Мимо добра мы проходим, не замечая, а зло не оставляет нас равнодушными. Как это с точки зрения богословия?

— Так ведь еще Гумилев, Лев Николаевич, заметил, что исторические периоды темнее всего для нас в годы относительного благополучия.

— Что ж, Макарик, давай выпьем за белые пятна истории. Ты не бойся, — засмеялся он. — У меня всего одна бутылка. Так что не засидимся. Есть, правда, перегородки грецкого ореха на спирту, но это лекарство от щитовидки.

После второй рюмки Макар успокоился. Небо на западе вызревало оранжевым и малиновым, туча, похожая на щуку, плыла поперек заката.

— Давайте за Тасю, — предложил Макар. — У нее сегодня температура.

Ветерок пробежал по темным травам, пронизанным стелющимся солнцем.

— Тихо! — сказал Макар и поднял палец. — Соловей.

— Ну и что, — удивился Яков Семенович. — Да они все лето…

— Нет, нет, — ответил Макарик. — Алябьев!..

Они прислушались.

Из сумрачной глубины деревни высоко переливался хорошо поставленный голос Ксюши.

— А, вундеркинд, — узнал Яков Семенович. — Она говорила, что консерваторию окончила, поди ты, думал, врет. Ну, давай за святое искусство.

Он растерянно повертел пустую бутылку и аккуратно положил ее под куст. Оглядел табуретку, посмотрел под ноги.

— Странно. Вроде и не пролили. Когда ж успели?

— А не пора ли нам, Яков Семенович, подлечить щитовидку?

— В самый раз. Сейчас принесу. А ты пока прокашляйся. Петь будем.

Едва стемнело, упали первые капли дождя, крупные, торжественные, и тут же зарядил обложной, будничный, бесстрастный.

Яков Семенович крепко держал Макара за талию, в другой руке у него болталась щука — подарок деткам. Шлепая набухшими башмаками по светящимся в темноте лужицам тропинки, они пели, на удивление стройно:

Еще не вся черемуха
Тебе в окошко брошена.
Еще не скоро молодость
Да с нами распрощается,
Люби ж, покуда любится,
Встречай, пока встречается…

— Встречай меня, хорошая… — пропел Макар жене и замолчал, глядя куда-то вперед, в будущее, как народоволец, готовый ко всему.

— Мама, посмотри на него, — простонала Сяся, — мокрый, грязный и совершенно бухой. — Она сверкнула глазами на Якова Семеновича. — Спасибо, дядя Яша. Хоть привели.

Евгения Георгиевна рассмеялась, разряжая обстановку.

— А глаза его березовые строги и печальны… — пропела она. — Оботри мужа и уложи спать… Какой дождь, как же ты, Яша, домой доберешься? Да ты трезвый! — пригляделась она.

— Я, Женечка, к сожалению, никогда не пьянею. Такое мое еврейское счастье.

На рассвете хлопнула входная дверь, задребезжало в сенях ведро. Яков Семенович выглянул — на пороге стояла мокрая Ксюша, улыбалась размазанным лицом. Дождь не прекращался.

— Ты, конечно, взрослый человек, — сдержанно сказал Яков Семенович, — но если дома не ночуешь — предупреждать надо.

— Прости, Яшик, — проникновенно ответила Ксюша. — Я слушала флейту. Это волшебно!

— Всю ночь?

— Всю-всю, до капельки! Я поглощена!

4.

Нашивкин сидел у окна и, покуривая, скучал. Валя уехала в Москву, на обследование, но внезапная свобода не радовала, а угнетала, и бесконечный дождь шипел в траве, и руки не к чему приложить.

Проводив Валю на катер, сделал Нашивкин попытку напиться для порядка, пошел к Митяю. Тот, хоть и выставил, был неприветлив и раздражен. Эти хреновы мракобесы мышей не ловят, для них же старались, такие бабки вложили… Князь сбежал, а Семеныч тюкает с мужиками топориком, как курица лапой, — детский сад…

— Ты мне, Сан Саныч, не вздумай Лене налить, — предупредил Митяй.