Пастух Земли

А новый Ойно снял со стены массивное копьё Таура с длинным кремнёвым наконечником и повернулся к матери.

— Пойди к старейшим и скажи, что я жду их на крыше главного святилища. — сказал он негромко, но тем же непререкаемым тоном. — Пусть приходят все, кто может — я хочу говорить с Араттой.

С этим словами он подошёл к домашнему алтарю, взял с него статуэтку Триединой и поднялся к потолочной двери.

Помедлив несколько минут Ерати бросилась вслед за ним.

По пути Бхулак отломил голову Великой Матери и бросил сломанную статуэтку в смердящее отхожее место между домами. Тьюи предупредили его не ниспровергать сразу достоинство Триединой — люди плохо переносили такие резкие перемены и стали бы сопротивляться. Но отказать себе в символическом жесте Бхулак не мог.

Он добрался до крыши самого большого святилища, в которое всё поселение ходило молиться в особо важных случаях, и стал ждать, опершись на отцовское копьё. На эту и соседние крыши начали собираться любопытствующие люди: Ерати быстро разнесла известие о появлении считавшегося уже мёртвым сына. Вскоре пришла и она, но не подошла к Бхулаку, а остановилась, пристально глядя на него.

Когда собралась уже порядочная толпа, явились старейшие — пятеро жирных старух во главе с Кхел. Видимо, они задержались, прося Великую Мать наставить их.

— Ойно, — заговорила Кхел своим тонким голосом, который, тем не менее, был настолько пронзителен, что его прекрасно слышали все собравшиеся, — ты осмелился надеть леопардовые шкуры, не пройдя посвящение! Это святотатство! Ты будешь жестоко наказан!

— Я больше не Ойно, — зычный голос юноши разносился над притихшей толпой. — Меня зовут Бхулак. Духи, подчиняющиеся богам, взяли меня в свой мир и посвятили в свои таинства.

— Отступник! — завизжала Кхел. — Именем Триединой приказываю убить его и бросить на съедение псам!

Ерати посмотрела на неё с ужасом, а в толпе начали тревожно переговариваться — смерть была крайне редким, почти невозможным наказанием для жителей Аратты. Изгнание считалось самым страшным из них.

Но Бхулак оставался абсолютно спокоен. Он знал, что хитрые механизмы тьюи следят за всем, что здесь происходит, и вовремя вмешаются. Да и сам ощущал в себе силы противостоять всему, чему угодно.

— Вы что стоите?! — надрывалась между тем Кхел. — Сейчас же убейте нечестивца, пока Триединая не пролила на вас огонь из Материнских Грудей!

Жители Аратты стали в ужасе переглядываться — последний раз вулкан с двумя вершинами, рядом с которым стояло поселение, извергался поколения назад, но ужас перед гневом богини сохранялся в душах людей. Об этом вообще старались не говорить, но раз уж теперь глава совета старейших грозит этим, значит, дело действительно хуже не придумать и надо было повиноваться. Потому несколько мужчин, да и женщин, шагнули к Бхулаку, сжимая копья, глиняные булавы и каменные кинжалы.

— Старейшая, пощади моего сына, духи лишили его разума! — закричала Ерати, но никто её не слушал.

Один из мужчин с силой метнул в юношу дротик. И тут толпа исторгла вопль: вокруг Бхулака словно вспыхнуло и охватило его призрачное пламя. Достигнув его, дротик вспыхнул и бесследно исчез, а пылающий человек продолжал спокойно стоять.

Кто-то из наиболее смелых, впрочем, метнул копьё, ещё кто-то — камень. Всё с тем же результатом.

А Бхулак поднял своё копьё и заговорил:

— Рот мой имеет слова Триединой: народ ар должен уйти от её Грудей на запад и поселиться в новой стране. А поведу его я!

С этими словами он направил остриё копья на Кхел. Та взмахнула руками и попыталась что-то сказать, но не успела — вспыхнула зелёным светом, а когда на мгновение ослепшие люди прозрели, от верховной старейшей не осталось и следа.

— Совет старейших принимает волю Триединой? — повторился Бхулак к окаменевшим от ужаса старухам.

Те быстро закивали головами.

— Народ ар принимает меня как своего вождя? — вновь спросил юноша, и люди стали падать перед ним ниц.

Защитное поле вокруг него погасло — дроны не могли долго поддерживать его, не хватало энергии. Но защищать Бхулака уже и не требовалось. Он смотрел на склонившихся перед ним людей без всякой радости и даже с лёгкой печалью, которая с того дня стала прорастать в его сердце. И тут его словно бы неожиданно ударили — у него вдруг возникла уверенность в том, что вот-вот произойдёт страшная беда.

Его рефлексы опережали мысли — одном мощным скачком он оказался рядом с матерью и успел сдержать её руку с обсидиановым кинжалом, которым она собиралась перерезать себе горло.

Ерати пыталась вывернуть руку, отбивалась, кричала:

— Отпусти, ты мне больше не сын, ты предал Триединую! Ты отступник, проклинаю тебя, чудовище!

Но он продолжал держать её, пока она не успокоилась. Тогда он вытащил оружие из её руки, отбросил его прочь, приобнял мать за плечи, и она разрыдалась на его груди.

— Прости меня, мать Ерати, — прошептал он ей.

Юго-восточная Анатолия, Жилища Бога. 2005 год до н. э.