Пастырь Добрый

   Об авторе см. комментарии к воспоминаниям Во граде, яко в пустыне живый…, открывающим наст. издание.

Памяти Батюшки. Константин Апушкин

   «Всем земным начало нашего спасения Ты еси, Богородице Дево». 

  Служба предпразднества Благовещения Пресвятой Богородицы.

 День Благовещения Пресвятой Богородицы 1922 года останется памятным для меня на всю жизнь.

   Отстояв раннюю Литургию в церкви в Армянском переулке [18] (куда тоже попал в первый раз), я уже в середине поздней Литургии попал на Маросейку. Служил сам Батюшка о. Алексей, которого я до сих пор не видел, хотя слышал о нем хорошие отзывы. Отчасти предубежденный против духовенства вообще, а особенно не будучи опытно знакомым с руководством духовным, я и к слухам об отце Алексее относился довольно хладнокровно.

   Отец Алексий Мечев

   Не помню точно, как подействовала на меня его служба, но что ясно сохранилось в моей памяти, так это самый конец. Служба кончилась, и Батюшка через левый придел вышел, чтобы идти домой. Его сразу же обступили со всех сторон молящиеся, из которых главная масса были женщины. Батюшка благословлял их. Меня что–то неудержимо повлекло тоже под его благословение, почувствовалось в нем что–то такое близкое и родное, чего душа давно искала. Нерешительно подхожу к толпе, — нерешительно, потому что благословит ли меня Батюшка, меня утопавшего во грехах, да и доберусь ли до него через толпу, но Господь помог: Батюшка увидел меня, посмотрел своим ласковым и ободряющим взором и благословил. А я почувствовал, — почувствовал своим грубым каменным сердцем, чрез расплавленные безчисленные наслоения греха, — что это есть именно то, чего смутно ищет душа, почувствовал, что Батюшка мне поможет. Действительно, нужно вполне согласиться с тем, как Батюшка учил, что в жизни нет случаев. Всюду действует благая воля Божия.

   Припоминаю то состояние, в котором я был до Батюшки. Тяжелые 1918—1919 годы, когда только все рушилось и не видно было просвета, рушилось не только физически, но и морально… Пустой университет, занятия с микроскопом в шубах при замерзающей воде… оскверненные святыни Москвы и Троицкой Лавры… тиф… конина… Шатурское торфяное болото с его селедками… — все это близко коснулось меня, удручало, расслабляло физические и духовные силы. Однако, когда это безпросветное прошлое встает передо мною теперь, то и в нем видны задатки хорошего, виден благой Промысл Божий. Вера в свои силы и надежда на них были во мне убиты, но вместе с тем вера в помощь Божию, хоть и тускло, но освещала и согревала временами душу. По молитвам преп. Сергия и по милостивой помощи от иконы Божией Матери Казанской был перенесен мною сыпной тиф, а затем к осени 1920–го года удалось возвратиться в Москву к занятиям. Душа искала пищи, и Господь дал ее. Попав на лекцию Христианского студенческого кружка (которую читал Вл. Филим. Марцинковский [19]) «Христос грядущий», — я с радостью записался тут же изучать Евангелие. Медленно, но животворно шло воздействие слова Божия на каменистую почву, рыхлило ее, освежало и удаляло терния. От разбора Евангелия от Марка перешли к посланиям Апостолов.

   Помню, — это было после Рождества 1921 года, т. е. в начале 1922 года, шли мы несколько человек с собрания. Один из нас — Володя Чертков — сильно был увлечен идеей создания занятий по знакомству с Православием — и приглашал нас. Меня это тронуло мало и, как сейчас помню, идя Собачьей с Кречетников, я высказался об этом в том духе, что я еще мало разбираюсь в вопросах церковных, что для меня по существу нет разницы между католицизмом, Православием, протестантизмом.

   В Кречетниковском переулке на Арбате было общежитие студентов — членов Христианского студенческого кружка. Там же и происходили занятия по Евангелию.

   Кружок согрел благодатью Христова учения, благими примерами радостной христианской жизни, минутами чувствуемой и мною, но он не смог дать мне главного — помочь побороть личный грех, который так удручал. Была борьба, но ее исход был еще смутен. Воля была слаба и немощна, но Господь помог. Начались беседы о. Сергия [20]. Первая беседа была о мире, вторая — о грехе, затем — о рассудительности. Чувствовалось что–то новое, хорошее, на эти беседы тянуло, но они еще не вполне целостно доходили до сознания и сердца.