Пастыри. Четвертый поход

Куда они опаздывают, похмельный Илья так и не понял. С трудом запихнув свое полуживое тело в уазик-«буханку», он рухнул на жесткую скамейку в надежде поспать хотя бы в дороге, но не тут-то было! Уазик принялся мотыляться на колдобистым улочкам Средневолжска, изредка останавливаясь, и после каждой остановки в его утробу прибавлялось народу. Это были добродушные, веселые мужики, запакованные в армейские бушлаты, тулупы, телогрейки, ватные штаны и «рыбинспекторские» прорезиненные плащи с капюшонами. Каждый имел при себе объемистый рюкзак, рыбацкий ящик и зачехленный ледобур. Вскоре в уазике не то что лежать — сидеть стало тесновато.

Подхватив на выезде из города последнего рыбака, машина наконец покинула Средневолжск и рванула по заледеневшей петлястой дороге в сторону Волги.

Мужики дорогой разогревались немудрящими шутками, громко хохотали, курили и обсуждали загадочные для непосвященных вещи:

— Тюлька тощая совсем. По две придется сажать.

— Так что ж ты… Обещал: «у меня тюлька, как селедка…» Бля, просрали всю рыбалку, считай…

— Да ладно тебе, успокойся! Все путем будет…

— На Дровяной, говорят, пустой номер.

— Так там всегда пустой номер! Открыл, тоже мне, Америку. Как обычно, за остров пойдем…

— А макаронины кто пробовал?

— Я. Нормально, берет. Не так хорошо, как на тюльку, но нормально, в общем…

— Сабир рыжий в воскресенье прямо на фарватер ездил на «Буране». Грит, сел, час — пустой, два — пустой. Потом за десять минут на дрочке трех поднял. Один хороший, килограмма на два. И все…

— Да это странно, что он вообще что-то взял. Зимой кто ж на фарватере сидит!

— Только бы ветер не сменился, мужики. А то получится, как две недели назад…

— Бля, не каркай, пожалуйста, а? Меня, если без рыбы приеду, моя убьет. И так кричит: «Вы там пьете только, а толку никакого».

— Все, приехали, вылезай, мужики…

Уазик останавливается на заснеженном берегу реки. Вокруг — ни огонька, ни искорки. Только холодные звезды посверкивают в разрывах облаков. Впереди — неохватная заснеженная равнина. Это Волга.

Рыбаки с шутками и прибаутками выгружаются из машины, навьючивают на себя снаряжение, и вот уже по сугробам движется цепочка сгорбленных темных фигур, напоминающих диверсионную группу, нагруженную взрывчаткой и оружием, причем зачехленные ледобуры выглядят с небольшого расстояния точь-в-точь как снайперские «плетки».

Идти предстоит немало — километра четыре. В прежние годы, говорят, машины загоняли прямо на лед и доезжали до места с комфортом, но после того, как в прошлом году «Жигули» с тремя рыбаками угодила в промоину и ушла на дно вместе с людьми, технику стали оставлять на берегу.

В начале марш-броска есть только два чувства — холод и желание ткнуться носом в сугроб и уснуть. Постепенно ходьба согревает, становится жарко. Ноги вязнут в снегу, нос со свистом втягивает ледяной воздух. Начинаешь ощущать себя вьючным животным.

Молодые и сильные, в начале пути бодро топавшие в авангарде, уступают место зрелым и выносливым. Цепочка рыбаков растягивается, рвется на группки, и эти группки молча пыхтят, с упорством первопроходцев двигаясь к цели.

Как известно, всему на свете приходит конец. И этот мазохистический поход по заснеженному льду великой реки тоже завершается. Бывалые и авторитетные начинают оглядываться, силясь различить в темноте одним им ведомые ориентиры. Наконец один из аксакалов рыбацкого дела решительно втыкает ледобур в снег:

— Здесь!

Народ разбредается окрест, скидывает рюкзаки, расчехляет буры. Кто-то извлекает фляжку, кто-то — термос, и после перехода рыбаки взбадриваются кофе, чаем, коньяком и водкой — кому что послал Бог в лице заботливой супруги или собственных представлений о настоящем мужском досуге.

Лунки бурятся под аккомпанемент предположений о клеве. Обладатели драгоценной тюльки делятся с коллегами наживкой, по-куркульски рекомендуя каждому экономить, потому как: «А вдруг клев бешеный будет?»

Рыбаки разбирают снасти, «настраивают» удочки, вылавливают из пробуренных лунок ледяное крошево. Кто-то уже «опустил», кто-то еще ходит от лунки к лунке, кто-то никак не может обнаружить в темноте, куда он засунул поводки, и ищет фонарь. В общем, все зависит от темперамента и хозяйственности.

Наступает момент истины: мужики черными мешками нависли над лунками, напряженно вглядываясь в замершие кивки. Проходит десять минут, двадцать, полчаса…

И вот тогда самый юный и неопытный вскидывается и тоскливо вопрошает у холодного декабрьского ветра:

— А нахера мы так рано приехали?! Все равно не клюет ведь! Могли бы и поспать…

Илья снова усмехнулся — в тот самый первый раз этим неопытным был он. Ох, и наслушался он тогда от мужиков! Впрочем, все эти матерки и подковырки бывалых рыбаков оказались своеобразной традицией. Рыбацкая дедовщина, не в пример армейской, оказалась весьма дружелюбной. А уж когда Илья вытянул своего первого судака, а следом — двух бершей и налима, подковырки сменились шутливо-завистливыми возгласами:

— О, глянь, как Москва таскает!

— Ага, они, москвичи, такие… Всю рыбу щась у нас выловят. Все беды — это от них!