Пасынки Апокалипсиса

— Ты не человек… — испуганно зачастила она, увидев, что я поднимаюсь, — Ты гудел вот так, — сложила она губы, трубочкой издав звук какой-то этнической трубы, — Гудел и висел над полом…

— Не надо было любимому парню сыворотку ставить, — мстительно качнулся я в ее сторону, — Имей теперь мужа монстра…

Улица встретила меня полуденным солнцем и картинкой «ожившего» Рубана, вышагивающего сейчас между юрт в мою сторону. Следом за ним валила толпа ошарашенных зевак.

Мне теперь не было смешно. Религиозный экстаз монголов, достигший своего апогея, грозил смести нас как щепочки. Я неожиданно понял сомнения Хурлы насчет правильности нашего появления в такой неурочный час — буквально перед самым истечением китайского ультиматума.

Из палатки Джинна высунулась всклокоченная голова Левы. Высунулась и тут же спряталась. Неожиданно я уловил, как Саня «зовет» легионеров на улицу, если те готовы остаться здесь и присягнуть на верность общине.

Замысел товарища был хорош, и теперь от решения команды наемников зависело очень многое.

Я понимал — у Джинна не такой уж большой выбор и двигать с нами в Россию ему совсем уже нет резона — что там всех ждет? Здесь же на вольных просторах Монголии у наемников есть все шансы себя показать, ведь после Чингисхана и трехсот лет непрерывных войн по всему миру страна не так уж много и воевала. Кочевники понемногу растратили свой боевой пыл, герои умерли, не оставив потомства, и весь монгольский запал на мировое господство понемногу растаял, оставшись в глубине веков.

Надежды мои были не беспочвенными — общую концепцию наемника высказал в свое время хохол Лева еще на сухогрузе:

— Мы солдаты удачи, — ответил он тогда на какой-то вопрос Карины, — Нам везде дом родной…

«Посмотрим», — решился я и «напомнил» легионеру о его же словах, мол, сам говорил: «Кривая покажет…»

Удивления у Левы я не заметил, да, в общем-то, все уже было решено. Джинн собирался лишь запросить особых полномочий в части возможной войны — наверняка он уже оценил перспективность монголов как вояк.

«Выходите уже…» — кипятился я.

Казалось, прошла целая вечность, хотя Рубан еще шагал в мою сторону, раскрывая объятия, а толпа в халатах валила за ним следом, будто поклонники за звездой немалой величины.

Неожиданно я увидел красные халаты лам и среди них вышагивал, возвышаясь на целую голову мой «тугарин» Хурлы.

«Выходите же…» — взмолился я, понимая, что старый лама еще поборется за право сделать из Рубана знамя, но тут полог, откуда торчала полминуты назад голова Левы, откинулся и неспешным шагом через порог шагнули фигуры в камуфляжах и с автоматами.

Толпа чуть тормознула, но задние напирали на первых, и неразбериха позволила ламам во главе с Хурлы обойти их с фланга и оказаться рядом с Сашкой.

— Мы уходим! — крикнул я «тугарину», — Они остаются! — указал я на легионеров.

Джинн скомандовал что-то на французском, и наемники лихо вытянулись в одну шеренгу. Долговязый легионер шагнул к Хурлы и что-то четко доложил тому на английском.

Могу поклясться, гигант его понял. Не буквально, конечно, но история Вавилонского разобщения человеческих языков работала прямо на моих глазах только в обратную сторону.

Когда-то в кинофильме «Особенности национальной охоты» режиссер затронул эту тему снятия давних языковых барьеров в пьяном состоянии. Тот эпизод с легкой реплики Булдакова получил название «горячие финские парни». Так вот сейчас «тугарин» что-то гукнул легионеру на монгольском и, черт побери! — и этот его понял…

Недовольство лам неожиданными переговорами не знало границ, однако мой старый товарищ, похоже, по иерархии стоял выше любых вероисповеданий и попросту указал парням в малиновых халатах монахов буквально «на дверь».

Лучше бы он этого не делал, потому как, старый лама сделал неожиданное движение руками, будто что-то скатывал в ладонях и вытянул руки в нашу с Сашкой сторону.

Единственное что я еще успел запомнить, так это золотую пелену, перед глазами, недоуменный взгляд Рубана падающего вниз прямо на истоптанную сапогами землю и удар неимоверно тяжелого молота с грохотом раскрошившего мое пространство…

«40»

Я ничего не помнил.

Я был ребенком и качался сейчас на досточке, подвешенной меж сосновых стволов. Рядом смеялась такая молодая мама и отец в полевой форме с темно-зелеными погонами.

Вперед-назад. Я хохотал, болтая ногами, и вместе с окружающим миром передо мною качались лица родителей.

Неожиданная прохлада коснулась щеки, и теплый шепот ворвался в так давно позабытую идиллию.

— Рожа, очнись…

Я не знал, что такое Рожа и мне совсем не хотелось покидать укромную безопасную картинку родом из детства. Однако да боли знакомый голос продолжал и молил.

— Очнись… Ну почему ты все время пытаешься умереть когда все уже закончилось?

Захотелось плакать. У меня отбирали сейчас тихий-тихий уютный мирок.

Неожиданно отец насторожился.

— Тебя зовут… — остановил он твердой рукой качели, — Иди… Мы будем тебя ждать… Я, буду тебя ждать… — неожиданно поправился он.