Пасынки Вселенной. История будущего. Книга 2

Слова ее впечатлили собравшихся, поскольку Форд был редкостью среди государственных деятелей: его заслуги признавали почти все. Современные историки приписывали ему двукратное спасение Западной Федерации во время по крайней мере двух серьезных кризисов, и тот факт, что его карьера рухнула вследствие очередного кризиса, неразрешимого обычными средствами, можно было считать скорее невезением, чем личной неудачей.

– Ева, – сказал Заккер Барстоу, – я согласен с твоим мнением насчет Форда и сам с радостью видел бы его в роли нашего начальника. Но как насчет остальных? Для семьян – всех, кроме здесь присутствующих, – господин администратор Форд символизирует все те гонения, от которых они пострадали. Полагаю, его кандидатура никак не пройдет.

– Не думаю, – упрямо возразила Ева. – Мы уже согласились с тем, что нам придется провести целую кампанию, чтоб объяснить множество приводящих в замешательство событий, случившихся в последние дни. Почему бы не постараться убедить всех, что Форд – мученик, который пожертвовал собой ради их спасения? Собственно, так оно и есть.

– Гм… да, так оно и есть. Нельзя сказать, что он жертвовал собой главным образом ради нас, но у меня нет никаких сомнений, что именно его личная жертва нас спасла. Но удастся ли нам убедить остальных настолько, что они примут его и станут исполнять его приказы… теперь, когда он стал для них кем-то вроде личного дьявола, – честно говоря, не знаю. Думаю, нам нужен совет опытного человека. Что скажешь, Ральф? Получится?

– Истинность предположения имеет мало общего, или вообще ничего, с его психодинамикой, – поколебавшись, ответил Ральф Шульц. – Идея, будто «истина восторжествует», – всего лишь благочестивое желание; история этого не подтверждает. Тот факт, что Форд – действительно мученик, которому мы должны быть благодарны, не имеет никакого отношения к чисто техническому вопросу, который ты передо мной поставил. – Он задумался. – Но предположение само по себе содержит в себе определенные сентиментальные аспекты, в силу чего оно вполне пригодно для пропагандистских манипуляций, даже несмотря на имеющееся сильное противодействие. Да… да, я думаю, может получиться.

– Сколько тебе потребуется времени, чтобы все организовать?

– Гм… имеющееся социальное пространство одновременно является «плотным» и «горячим», если использовать наш жаргон. Возможно, мне удастся получить высокий положительный К-фактор цепной реакции – если она вообще сработает. Но все это неисследованная область, и мне неизвестно, какие слухи ходят по кораблю. Если вы на это решитесь, мне нужно будет подготовить кое-какие сплетни, чтобы поправить репутацию Форда, – а потом, через двенадцать часов, я смогу запустить новый слух, будто на самом деле Форд на борту потому, что с самого начала хотел связать свою судьбу с нами.

– Вряд ли он этого хотел, Ральф.

– Точно уверен, Зак?

– Нет, но… Ладно…

– Ну вот, сам видишь. Его истинные намерения – тайна, известная лишь ему и Богу. Ни ты, ни я их не знаем. Но динамика данных предположений – совсем другое дело. Заккер, к тому времени, когда мой слух вернется к тебе трижды или четырежды, даже ты задумаешься, не поверить ли в них. – Психометрист замолчал и уставился в пустоту, советуясь с собственной интуицией, отточенной почти столетием математического изучения поведения людей. – Да, все сработает. Если вы все согласны – через сутки можете делать публичное заявление.

– Лично я согласен! – крикнул кто-то.

Несколько минут спустя Барстоу велел Лазарусу привести Форда. Лазарус не стал объяснять, зачем требуется его присутствие; Форд вошел в отсек с видом подсудимого, уверенного, что приговор будет не в его пользу. В нем чувствовалась сила духа, но не надежда. Взгляд его был полон тоски.

Лазарус успел привыкнуть к этой тоске в глазах Форда за многие часы, проведенные вместе с ним в рубке управления. Лазарусу за его долгую жизнь не раз доводилось видеть взгляд осужденного, проигравшего последнюю апелляцию, взгляд окончательно решившегося на самоубийство, взгляд измученной крысы, сдавшейся в борьбе с неумолимой сталью капкана. Глаза их выражали одно и то же – безнадежную уверенность в том, что их время истекло.

То же самое выражал и взгляд Форда.

Лазаруса это несколько озадачило – да, им всем грозила опасность, но вряд ли Форду она угрожала в большей степени, чем остальным. К тому же осознание опасности скорее вызывает желание жить – почему же Форд выглядел обреченным на смерть?

Наконец Лазарус решил, что причина может быть лишь одна: разум Форда зашел в тупик и он не видит для себя иного выхода, кроме самоубийства. Но почему? Размышляя над этим во время долгих вахт в рубке, Лазарус сумел воспроизвести логику подобного поведения. На Земле Форд считался важной персоной среди себе подобных короткоживущих. Занимаемое им высокое положение оберегало его от ощущения неполноценности, которое долгоживущие вызывали у обычных людей. Но теперь он оказался единственным существом-однодневкой среди расы Мафусаилов.