Второй неприятный звоночек — мин херц прошествовал через приёмную под ручку со своей дамой, даже не оглянувшись на светлейшего. Только бросил внуку сквозь зубы: «Ну, заходи, коли дождался». Хмур был, что туча грозовая, и принцесса выглядела не лучше… Что стряслось-то? Нешто кто из арестованных его, князя Меншикова, оговорил? Или всплыли некоторые неприятные моменты прошлых коммерций, что он вёл — несмотря на долгоруковскую спесь — совместно с Василием Владимировичем? Знал бы — соломки бы подстелил, да кто ж ему скажет?.. Да, а с чего это остроухая так серьёзна, словно распорядитель на похоронах? Небось, насмотрелась на дознания, и чем-то недовольна. Кстати — вот приклеилась мыслишка, не отделаешься — почему её всегда видят в одних и тех же платьях? Одно домашнее и два либо три для выхода в свет. Все — ихнего, кошачьего покроя. Побрякушки носит не дарёные, фамильные. Своих метресс Пётр Алексеич не шибко баловал, но мелкие приятные презенты делал. Колечко, там, поднесёт, серёжки красивые, либо домик отпишет, либо протекцию родственнику окажет по-свойски. А этой даже тряпки худой не подарил. И ведь не скажешь, что не любит. Напротив: иной раз он рядом с нею словно пьяный, хотя трезв аки голубь. Таковым Данилыч его всего раз видел. Давно это было, аккурат, когда в его жизни появилась Катерина.
В чём дело? Что вообще с ним творится?
Светлейшему очень не нравилось, когда он чего-то не понимал. Это означало, что нечто важное прошло мимо него. А за такое ротозейство при дворе наказывают, и жестоко. Но что он мог поделать? Пока не переговорит с государем, ничего не прояснится.
Наследничек, царевич сопливый, вышел от государя спустя полчаса, и со следами слёз на щеках. Самое интересное, что за руку его вела альвийка, и сочувственно, почти по-матерински приговаривала:
— Не надо плакать, Петруша. Ты ведь мужчина, верно? Мужчины не плачут… Да и не помогут сейчас слёзы. Ты сам видел, что он своей рукой написал.
— Видел… — шмыгнул носом великий князь.
— Здесь ни от тебя, ни от меня ничего не зависит, малыш. Смирись. Все под богом ходим.
Сдав хнычущего мальчишку на руки цесаревнам и собственному племяннику, принцесса обратила взор на светлейшего. Спокойный, ясный взор зелёных глаз… Ах, какие глаза у альвийских баб! Он бы и сам не прочь в таких утонуть.
— Государь желает видеть вас, князь, — напевно проговорила она. — Но прежде подпишет несколько бумаг. Всё ли готово, Алексей Васильевич?
Это уже Макарову. Тот почти по-птичьи тряхнул головой, покрытой модным париком.
— Готово, матушка, — он выхватил из своей папки несколько больших листов дорогой бумаги, исписанных чётким каллиграфическим почерком кого-то из канцеляристов. — Сей секунд.
— Вы простите нас за недолжное внимание, Александр Данилович, — едва за секретарём закрылась дверь, альвийка изобразила невесёлую улыбку. — День получился крайне…волнующим.
— Увы, извещён, — сокрушённо вздохнул Данилыч. — Да вот и письмецо любопытное получил сегодня, как раз по тому же делу… Любопытствуете, ваше высочество?
— Сил уже нет на любопытство, князь, — вздохнула принцесса. — Впрочем, вы ведь так или иначе Петру Алексеевичу это письмо покажете. А я всё равно буду там, в кабинете.
«Вот сучка, — невольно подумалось светлейшему. — Почему ей такое доверие, какого я сам не имею?»
Вслух он собирался сказать нечто иное, куда более любезное, но тут в дверях появился Макаров — с подписанными бумагами.
— Чтоб поутру сие было объявлено и в курантах пропечатано, — вслед ему из глубины кабинета донёсся звучный голос Петра Алексеича. — Разослать с эштафетом по губернским городам — немедля.
Макаров мог бы и не заверять государя, что всё будет сделано. Всё действительно будет сделано, за ум и исполнительность его на такой высокой должности и держали. Теряясь в догадках относительно содержания тех бумах, светлейший проследовал за принцессой — в кабинет.