Пасынки

— А… Простите, барин, — кисловато усмехнулся пожарник. — Самую бумагу выдать не могу, могу лишь копию снять и выдать под расписку… На чьё имя выписать оную, простите?

— На имя князя Таннарила, — с едва заметной насмешкой представился альв.

И тут произошло то, чего он совершенно не ожидал. Для большинства местных обывателей его имя ничего не говорило. Старое сморщенное лицо священника, в отличие от лиц прихожан, озарилось удивлением и любопытством. Поп явно слышал об альвах, и не отказался бы пообщаться с одним из них. Зато начальник пожарной команды расплылся в приторнейшей из улыбочек и прямо-таки маслом растёкся, лебезя и угождая. Видимо, имя Дома Таннарил ему многое сказало. Альв не смог сдержать прорвавшегося презрения… и с удивлением отметил понимание в глазах стариков, так и стоявших, опираясь на корявые палки, подле телеги.

«Эти старики по положению — холопы, — думал князь, когда карета уже вкатывалась на ненадёжные ещё петербургские мостовые. — Но презренная угодливость оказалась свойственна свободному человеку, имеющему мелкий чин. Так кто их них более достоин зваться рабом?»

Он не единожды видел, как извивались в порыве умаслить вышестоящего даже князья империи, и невольно сравнил их с тем человечишкой, который своей мятой треуголкой едва ему грязь с сапог не обмёл. При этом никакой чин, никакое происхождение не помогали определить, склонен человек к подобному угодничеству, или нет.

Как сложно жить в мире людей… Но скоро будет ещё сложнее.

По сравнению с Москвой Петербург был малолюден. Населённый по большей части чиновничеством, военными да мастеровыми, носившими европейское платье вместо привычных русских кафтанов, он напоминал альву больше немецкий город, чем собственно русский. Это наводило на не слишком приятные размышления, и альв старался думать о предстоящем деле, чтобы не занимать голову никому не нужными рефлексиями.

А дело была таково, что, если всё пойдёт по задуманному, то Россия через некоторое количество лет получит форпост на южных рубежах, на берегах моря Каспийского, и будет тот форпост расположен не в болоте малярийном, а в благодатном краю. Правда, пишут оттуда, будто племена тамошние, родственные персам, к разбою склонны. Не беда. Альвы тоже не ангелы, и многим из уцелевших воинов будет куда выплеснуть свою ненависть… с пользой для новой родины. Но то дело не одного года. Князю даже смешно стало, что подобный грандиозный замысел вырос из совершеннейшей случайности. Не вздумай он украсить петергофский парк ростком из сбережённого семени священного дерева тариль, ничего бы и не было. Дома тариль достигал гигантских размеров, и — не без помощи божественной благодати — рос медленно и жил практически вечно. Здесь росток из высаженного ещё летом семечка, не сдерживаемый полагавшимися при посадке заклятиями, до осени вымахал в рост человека. Воду из земли, притом, тянул, словно под корнями располагалась бездонная бочка, едва успевали поливать. Государь был в курсе, но предложение осушать болотистые низины при помощи насаждения тарилей его удивило, и прежде всего своей простотой. Сегодня или завтра должен решиться вопрос отправки в Гилянь нескольких альвов, чтобы высадили пару семян и проследили, примутся ли ростки в том климате. И если примутся, то как будут расти и поглощать лишнюю воду.

Не менее важным был вопрос, который собирался поставить князь Маэдлин. Старый союзник Дома Таннарил на родине прославился созданием уникальной системы каналов и шлюзов, благодаря которой альвы тысячи лет не знали, что такое голод. Что-то подобное здесь создали разве что китайцы, и то в давние времена. В России условия посуровее будут, чем в альвийских тёплых лесах, но страна нуждается в подобной системе ирригации и судоходства. А то как случится засушливое или слишком мокрое лето, так следом идёт «костлявая с косою». И князь Маэдлин предлагал проект ирригационной сети, позволявшей как отводить излишек вод, так и накапливать оные для отдачи на поля в сухие годы. И на это обязательно требовалось дозволение императора, ведь предполагаемые озёра-накопители должны были занять некоторое количество земель. А это означало неизбежный конфликт с землевладельцами. Царь мог наплевать на их ропот, альвийский князь — нет. Что же до любимого петровского проекта последних лет — Ладожского канала — то князь Маэдлин только-только вернулся оттуда, и собирался изложить свои соображения, многие из которых могли императору не понравиться.