Пасынки

— Ты об этой писульке, из Гессена? — Пётр, размашисто наложив резолюцию на некое прошение — княжна явственно разобрала «Не бывать по сему, покуда не заслужит!» — присмотрелся ко вскрытому письму. — Да там и сам чёрт не разберёт, что к чему. Мелочь немецкая. Побирушки вечные. Пользы от них чуть, зато денег у всех просят. А в рот прусскому королю Фридриху-Вильгельму глядят.

— Так что же делать с письмом этим, Петруша?

— Во-он в ту папочку его — и пущай там лежит, пока рак на горе не свистнет.

— Мудрая политика, — негромко рассмеялась Раннэиль. — Если Россия им действительно нужна, напишут снова, а если нет — значит, нет… Но Георг Английский может им дать немного, потребовав взамен послушания.

— Георг Английский скорее удавится, чем нищим родственничкам подаст. Сам у парламента клянчит. Вот Людовик Французский, тот может. Он богат пока что, но с таковой политикой быстро разорится, и в том деле у него будет много помощников… Ты запоминай, Аннушка. Учись, не то съедят.

В последних его словах прозвучала странная нотка, и княжна не сразу поняла, что это — печаль. Задыхаясь от захлестнувшей её волны нежности, Раннэиль вскочила и бросилась ему на шею.

— У нас говорят, — прошептала она, — что истинная любовь — это всегда один путь для двоих. Я не верила… Теперь знаю: это так…

— Послал мне тебя бог на старости лет, уж не ведаю — в утешение или в наказание, — невесело пошутил император, с не меньшей нежностью гладя её по пышным волосам, разметавшимся на спине. — А я не верил, что девица в делах военных и политических сведуща может быть. Видишь, и я у тебя кой-чему научился.

Раннэиль тихо, но счастливо рассмеялась. Такие вспышки взаимной нежности случались у них нередко, и заканчивались всегда одинаково… Первосотворённые были правы. Истинное счастье всегда в совместном пути. Возможно, именно поэтому они крайне редко, почти никогда не допускали среди своих потомков браки по любви. Ведь пара, соединённая истинным чувством и задавшаяся совместной целью, такого может натворить…

Для князя Таннарила не было откровением, что людское общество устроено по тем же принципам, что и альвийское. Есть Высшие, есть благородные, есть мастера и есть холопы. По его сугубому мнению, так и должно было быть. Князя до сих пор потрясало другое. Здесь — до появления альвов — не существовало никаких других рас, кроме людей. Но разнообразие самих людей поражало любое воображение. Дело даже не во внешности. Недавно он познакомился с Абрамом Ганнибалом, так у того, страшно сказать, кожа почти чёрная. Дело во внутреннем разнообразии. На родине всё было понятно с первого взгляда. Если гном, значит, толковый горняк и инженер. Если альв, значит, лучше всех разбирается в садоводстве, целительстве и разведении полезных животных. Орки — непревзойдённые кузнецы, а гоблины, в особенности горные — строят дома и крепости прочно, на тысячелетия. Человек в его мире всеми расами почитался существом никчёмным и бездарным. Но здесь люди каким-то образом сочетали в себе как достоинства, так и недостатки всех известных народов.

«Быть может, — думал князь, глядя в окошко кареты на сизый, почти уже весенний снег у обочины, — отец сказал мне не всё? Могло ли так случиться, что наши прежние боги сотворили из людей и прочие расы?»

Люди этого мира были и кузнецами, и пахарями, и инженерами, и воинами, и лекарями, и много кем ещё, в альвийском языке даже слов таких не существовало. Как сказал император, мол, если хорошо поискать, в России на любую потребу человечек сыщется. Не только в России, мысленно уточнял князь, суть сказанного применима к любой достаточно большой территории. Но это правда. Довольно возникнуть спросу на какое-нибудь умение, и быстро находятся искомые умельцы. Было бы желание их найти.

Прочие князья терялись в догадках, а для князя Михаила Таннарила многое уже было ясно.

Иногда восставал со дна души прежний князь Аэгронэль, и утверждал, что всё это вздор, что разум отца помутился на пороге смерти, и самой лучшей политикой было бы продолжение начатого в Германии, пусть и иными методами. Сестру жаль, но было бы весьма соблазнительно использовать её нынешнее положение для усиления собственного влияния во имя… «Во имя чего? — вопрошал себя прежнего князь Михаил. — Во имя провокации всеобщей бесконечной войны людей друг с другом? Подозреваю, что, прежде, чем сцепиться насмерть, они окончательно дорежут нас. А затем, навоевавшись, сядут за стол переговоров и подпишут мир, пусть и для того, чтобы приготовиться к следующей войне. Нет. Самая худшая ошибка, какую только можно вообразить — это недооценка противника… союзника… неважно, кого. Наш злейший враг — непомерная гордыня. Вот враг, победа над которым украсила бы любого альва. Увы, не все это понимают».