Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте)

Играть в пинг-понг я не пошел, потому что завалился на кровать в своей комнате и ушел в Сеть.

Для меня система «Народное Собрание» выдала даже две «Замечательных таблички». Первая гласила, что я опознан как несовершеннолетний и посылала меня на молодежную секцию Народного Собрания, которая обладает правом совещательного голоса. Я вспомнил, что на моем восемнадцатилетии Хазаровский что-то говорил на эту тему. Тогда у меня не возникло ни малейшего желания искать политику еще и в Сети, она и так жила со мной под одной крышей в лице того же Леонида Аркадьевича.

Теперь я сунулся на молодежную секцию, и вылезла точно такая же надпись, как для Махлина.

Осталось смириться с пассивным режимом.

Выступление Евгения Львовича, равно как и все остальные, можно было смотреть, читать иллюстрированный текст и активизировать ментальный код. Я бы, наверное, даже посмотрел видеозапись, ради такого случая, хотя это, сами понимаете, для совершенных бездельников, кто время может бочками солить.

Времени у меня не было. Кольцо до одиннадцати.

И я выбрал м-код.

— Когда-то на заре человеческого общества, — вещал Ройтман, — возникла идея наказания преступников и понятие вины. По тем временам, это был важный эволюционный механизм, позволявший обществу защищаться. Сначала все было очень разумно. От провинившегося просто избавлялись: его изгоняли из племени. Психокоррекции тогда не существовало, а значит, не было другого рационального метода борьбы. По мере расселения человечества эта мера стала неэффективной, поскольку диких мест почти не осталось. Тогда система наказаний развивалась сразу в нескольких направлениях. Во-первых, появилась смертная казнь: человека изгоняли не из общества, его исключали из жизни. Решение радикальное, но для нас очень дорогое. Во-вторых, появились телесные наказания. Сейчас это выглядит жутким варварством, но надо заметить, что наши предки тогда впервые поняли механизм формирования контура кнута, хотя и твердили наивно о вине и каре. Телесные наказания были плохи, во-первых, тем, что излишни: человек зачастую считал себя не справедливо наказанным, а обиженным и оскорбленным. И, во-вторых, они не были жестко связаны с тем событием, за которое наступали. Вор, которого выпороли, мог считать, что эта неприятность случилась с ним не потому, что он украл, а потому, что не успел сбежать. В психокоррекции оба эти недостатка устранены.

В исламской традиции пошли немного другим путем. Вору отрубали руку, то есть отнимали у него возможность воровать дальше. Правда, сначала левую, как предупреждение, и правую, если только он попадался не в первый раз. Этот элемент в психокоррекции сохранен. Мы, как правило, стираем память о преступных умениях, если не считаем, что их можно употребить на что-то полезное для общества. Между прочим, без руки жить тяжело, а без умения скачивать деньги с чужих кошельков — вполне возможно. Большая часть общества, к счастью, так и живет. То есть цель у так называемого наказания, на самом деле одна: тем или иным путем не дать повториться преступлению, — резюмировал Ройтман. — Кара, сама по себе, — только средство для этого, а не цель.

И тут следовал кусок об иллюзорности понятия личности и абсурдности понятия вины.

— Теперь о случае Анри Вальдо, — наконец перешел к конкретике Евгений Львович. — Еще во время суда мы с Алексеем Тихоновичем сидели в зале, присутствовали почти на всех заседаниях и наблюдали за ним. Мы сразу поняли, что парень далеко не безнадежен. Он тяжело воспринимал эту историю, хотя очень старательно это скрывал. Говорил, о том, что сделал все, что ему вменяют, но не считает себя преступником. Он не преступник — он военнопленный. И суда нашего не признает, поскольку это суд оккупационных властей враждебного государства. И все это звучало очень красиво и убедительно, пока не начали показывать фотографии жертв, видео взрыва и его последствий, обезображенные трупы и выступления родственников. И тогда наш революционер смотрел в пол, бледнел и кусал губы.

Императрица связывалась с нами, интересовалась нашим мнением. Она была к нему сначала очень жестко настроена. А тогда еще теоретически существовала смертная казнь, хотя не применялась уже лет двадцать. Было понятно, что другого приговора здесь быть не может. «Алексей Тихонович, — спрашивала она Литвинова, — может здесь помочь ваша психокоррекция?» «Конечно, — отвечал Литвинов, — за год справимся. Парень раскаивается, это видно, но категорически не хочет в этом признаваться. Пока. Признается обязательно. Год работы».

Мы пытались уговорить его на психокоррекцию до приговора, но тщетно. Он был настроен умереть. И вполне принимал такую возможность, считал для себя естественной. Что тоже говорило о многом.