Паткуль. Неистовый лифляндец

Письмо вызвало у участников съезда чувства сильного недоумения и возмущения. Все разъехались по своим домам и бурно обсуждали послание короля. Настроение у всех было отнюдь не примирительное. Когда съезд некоторое время спустя возобновил свою работу, то группа депутатов от округа Венден предложили ещё раз зачитать принятое на конвенте прошение на имя Карла ХI. Текст пункт за пунктом был зачитан с трибуны, в то время как участники съезда единогласно подтверждали их правоту. Съезд единогласно признал правильность аргументации своего обращения к королю и ни на йоту не отступил от своих требований[17]. Выступающие на съезде говорили, что они в любой момент могут представить королю необходимые доказательства своей правоты. После голосования вопроса съезд принял решение направить королю ещё одно прошение и ещё раз разъяснить ему своё отчаянное положение.

Последующее обращение Хастфера к ландмаршалу и ландратам с просьбой выдать ему документы Венденского конвента только подлили масла в огонь. Ландмаршал Г. К. Унгерн-Штернберг и ландраты ответили, что без согласия съезда удовлетворить эту просьбу не могут. У рядовых баронов это обращение генерал-губернатора вызвало бурю возмущения: такого от них не требовал ещё ни один правитель! Дважды генерал-губернатор посылал в зал своего курьера, и дважды ландтаг давал негативный ответ.

Ландтаг заканчивал свою работу и готовился передать Хастферу своё обращение к королю. В самый последний момент в зале появился запыхавшийся посланец Хастфера и сообщил, что по указанию генерал-губернатора съезд объявляется распущенным, а любые собрания баронов запрещаются. Хастфер не скрывал, что в ответ на несговорчивость и строптивость рыцарства он пошёл на явное нарушение правил игры. Съезд пребывал в полном смятении – удар Хастфера достиг своей цели. Никто не возразил, что Хастфер грубо нарушил конституцию Лифляндии и права дворянства. Участники ландтага решили только, прежде чем разойтись по домам, составить на имя Хастфера объяснительную записку, чтобы потом отнести её в генерал-губернаторский дворец. Составив черновик записки, бароны попросили писцов переписать её начисто и передать в руки Хастферу, после чего с чувством исполненного долга удалились на обед.

Хастфер принял секретаря ландтага и начал было читать текст объяснительной записки, как вдруг прервал чтение и вернул документ секретарю.

– Съезд распущен, – заявил он изумлённому чиновнику, – а потому нет никакой надобности заниматься его делами.

«Тем самым весь шум прекратился, и их неистовство уже больше никогда не повторится в будущем», — написал граф королю спустя несколько дней после роспуска ландтага. И оказался прав: баронская оппозиция была сломлена и замолчала. Ей явно не хватало лидера типа Паткуля. Воодушевление иссякло, пар возмущения вышел, перед глазами замаячил жупел тюрьмы, королевского прокурора и даже, возможно, палача с топором.

Впрочем, опасения баронов были не напрасны. Хастфер не терял времени и наносил оппозиции один удар за другим. Карл ХI проигнорировал прошение рижского ландтага и напомнил о «подписантах» возмутительного венденского документа: они должны немедленно предстать перед стокгольмскими властями и дать свои объяснения. К указанным выше четырём лицам в список подозрительных попали Паткуль, барон Менгден, секретарь Ройтц и будущий герой Северной войны «пылкий Шлиппенбах».

Приглашение в Стокгольм застигло Паткуля 27 ноября 1693 года в Эрвалене. Поразмыслив, он решил подчиниться королевской воле, но поставил своё условие: он поедет в Стокгольм только при наличии охранной грамоты короля. Охранная грамота была выдана и привезена в Эрвален в апреле следующего 1694 года. В ней гарантировались беспрепятственный въезд Паткуля в Швецию, свободное выступление на суде и ожидание приговора. В том случае, утверждалось в письме, если дело примет такой ход, который будет несовместим с его дальнейшим пребыванием в стране, Паткулю обещался свободный выезд из Швеции к месту его безопасного пребывания. Выходило, что если суд осудит Паткуля и назначит ему наказание, то королевские власти ничего не имели против того, чтобы виновный ушёл от этого наказания. Это странное положение, однако, не смутило Паткуля, и он отправился в путь.

Гарантийный срок письма ограничивался двумя неделями с момента пересечения шведской границы. Знал ли об этом Паткуль? А если знал, то на что надеялся? На то, что суд уложится в эти две недели или на то, что, несмотря ни на что, ему удастся уехать из Швеции? Зная Паткуля, мы не можем себе представить, чтобы он, выезжая в Стокгольм, соответствующим образом не подстраховался. Не исключено, что у него там имелись влиятельные друзья (граф Юлленстольпе был одним из них) и многочисленные, пусть дальние, родственники, также носившие фамилию Паткуль.