Паткуль. Неистовый лифляндец

Преследованию подвергся также товарищ Паткуля по службе в эстонском полку майор Лёвенвольде, находившийся с изгнанником в постоянной переписке и вместе с пастором Людекусом и купцом Руссом содействоваший сохранению его личного архива от шведских властей. Молодой Герхард Йоханн фон Лёвенвольде, происходивший из ещё более старого рода, нежели Паткуль, был аристократом и по рождению, и по духу. Он крепко держался отцовских традиций и всей душой ненавидел редукцию и шведское государство, воплощённое для него в Хастфере и Карле ХI. Когда власти стали искать архив Паткуля, майор в марте 1695 года «с большим обозом», как доносил его командир Хельмерсен, отправился в Курляндию, чтобы навестить там «некоего друга». После возвращения из Курляндии Лёвенвольде узнал, что по распоряжению Хастфера его перевели в финский полк в Обу, где спустя короткое время он был арестован и в сопровождении охраны был доставлен на расправу в Стокгольм.[19]

…Незадолго до прибытия бедного Людекуса к месту назначения, 12 декабря 1694 года чрезвычайная комиссия (ЧК!) вынесла Фитингхофу, Будбергу и Менгдену смертные приговоры[20]. Аналогичный приговор, «приукрашенный» некоторыми казуистическими добавлениями, был 17 декабря вынесен и Паткулю. Тело Паткуля комиссия сочла целесообразным «облегчить» перед казнью путём отделения от него топором правой руки, а чтобы душа казнённого не слишком долго задерживалась на сей грешной земной юдоли, а прямиком попадала в рай, решено было после казни облегчить и душу – путём публичного сжигания его «зловредных бумаг».

Исполнить приговор в полной мере шведские власти не успели, потому что 31 октября обвиненный, переодевшись в одежду охотника, исчез из Стокгольма и через некоторое время опять появился в любимом Эрвалене. «Зловредные бумаги» палач незамедлительно сжёг, недвижимость беглеца была конфискована в пользу короны, движимое имущество поступило в распоряжение наследников, среди которых находился и братец Карл. С церковных папертей было прочитано строгое предостережение всем, кто собирался давать Паткулю убежище и кров. О преступнике Йохане Рейнхольде Паткуле шведские послы сообщили всем дворам Европы.

«Конечно, обвинения, выдвинутые прокурором против лифляндских баронов в соответствии с господствовашим тогда государственным правом и одобренные комиссией, были тяжёлыми», — вздыхает самый последовательный противник Й.Р.Паткуля О. Шёгрен и признаёт: «Для чиновничьей иерархии, действовавшей от имени самодержавного права, закон о монархе оказался ужасным орудием, применяемым и в последующие времена, чтобы устрашать и унижать».

Между тем исчезновение Паткуля из Стокгольма для шведских властей вряд ли должно было казаться неожиданным. Ещё в августе Паткуль посетил графа Б. Оксеншерну и заявил ему, что уже исчерпал все аргументы в свою защиту и напомнил о существовании охранной грамоты короля, а также о планах убытия из Стокгольма ближайшим рейсом судна в Ригу. Отплытие судна было по техническим причинам отложено, а 22 сентября Паткуль получил отказ на своё прошение о помиловании. 2 октября он снова напомнил властям о своём намерении воспользоваться для убытия из Швеции охранной грамотой, но по каким-то непредвиденным причинам задержался в столице до конца месяца. Вероятно, ему нужно было переходить на нелегальное положение, чтобы избежать ареста. Но, кажется, он и этого не сделал.

О. Шёгрен сообщает, что на столе у Паткуля (похоже, властям было известно, где и в каком месте стоял этот стол) нашли две записки: одна была адресована комиссии, другая – королю. В первой записке он сообщал о своём разочаровании шведским правосудием, называет его спектаклем и добавляет, что возвращение в безопасное убежище он связывает с необходимостью «иметь свободными руки для спасения моей чести перед Его Королевским Величеством и, если понадобится, перед целым миром и не дать шанса для торжества моим преследователям». В обращении к Карлу ХI Паткуль просит пощадить его от судебного преследования и заверяет короля, что, несмотря на все невзгоды и несправедливости, выпавшие на его долю, он до смерти будет хранить ему верность своего «незапятнанного сердца». Таковы были законы жанра и этикета того времени: даже злейшие враги сохраняли видимость куртуазности и необходимой вежливости.