ПАТОЛОГИИ

- Кизя, может, ты снимешь ботинок и положишь его за пазуху? - предлагает Астахов шепотом. - Я сейчас в обморок упаду.

Я чувствую, что Кизя улыбается в темноте. Он необидчивый. Даже как-то радостно реагирует, когда над ним шутят. И от этого значение и едкость шутки совершенно растворяются.

Хасан поправляет ремень, что-то звякает о ствол.

Шея стоит недвижимо, спиной к стене, полузакрыв глаза.

Далеко раздаются автоматные очереди.

«А что, если я сейчас заору дурным голосом „…тё-мна-я ночь! только пули свистят по степи…“ - что будет?» - думаю я. И сам неприязненно дергаюсь. Какое-то время не могу отвязаться от этой шальной мысли. Что бы отогнать беса сумасшествия, тихонько, одними губами напеваю эту песню.

- Ташевский молится, - констатирует Астахов.

- Цыть! - говорит Шея.

Замолкаем. Всё время хочется сесть иначе, ноги затекают. Терплю. Смотрю на пацанов, никто не шевелится. Терплю. Наконец, Астахов пересаживается иначе; следом, Кизя, сидящий на лестнице, вытягивает ногу в обгаженном ботинке и ставит ее на каблук рядом с Астаховым; под шумок и я пересаживаюсь.

- Как куры, блядь, - говорит без зла Шея.

- Кизя, тварь такая, убери ботинок, - просит Астахов.

Кизя молчит.

Астахов наклоняется над берцем Кизи, пускает длинную слюну - сейчас мол, плюну прямо на ногу.

- Ага, и платочком протри, - советует Кизя.

Астахов сплёвывает в сторону и отворачивается к окну.

Смотрим вместе в темноту. Качели иногда скрипят. Крона все бурлит.

- Пойдем, на качелях покачаемся? - предлагаю я Димке, пытаясь разогнать внутреннюю мутную тоску.

Молчит.

«Забавно было бы… Выйти, гогоча, и громко отталкиваясь берцами от земли, начать качаться… Чеченцы удивились бы…»

От того, что я вспоминаю чеченцев, произношу мысленно имя этого народа, мне становится ещё хуже.

«Они ведь близко… Где-то здесь, вокруг нас. Может быть, в этом подъезде… Мама моя родная…»

Метрах в тридцати раздаётся пистолетный выстрел. Бессмысленно перехватываю автомат.

«О, наш идет, - думаю иронично, пытаясь себя отвлечь, - возвращается домой и от страха в воздух палит».

Начинаю мелко дрожать.

«От холода…» - успокаиваю себя. Дую на озябшие руки.

Резко скрипит входная дверь и меня окатывает внутренняя тошнотворная волна. Разум дёргается, как рыба, брошенная на сковороду. Не знаю что делать. Кизя медленно встает. Астахов уже стоит.

Шея поднимает руку с открытой ладонью - «тихо!» Слышны спокойные шаги. Один человек будто бы… Да, один.

«Один, один, один, один…» - повторяю я в такт сердцу, быстро.

Медленно снимаю предохранитель, встаю на колено, направляю ствол между прутьями поручня. Появляется мужская голова, спина, зад.

- Аслан Рамзаев? - спрашивает Шея, шагнув навстречу поднимающемуся мужчине.

Мужчина делает ещё один, последний шаг и встает на площадке напротив Шеи. Автомат Шеи висит сбоку, дулом вниз, отмечаю я. Шея стоит вполоборота к подошедшему, расслабленно опустив руки.

- Да, - слышу я ответ чечена, чувствуя мякотью согнутого пальца холод спускового крючка.

Шея очень легким, почти незафиксированным моим глазом движением бьёт чечена боковым ударом в висок. В паденье чечен ударяется головой о каменный выступ возле двери собственной квартиры. Я смотрю на его тело. Тело недвижимо. Шея хлопает чечена по карманам. Подбегает Хасан, помогает Шее…

Я расслабляю палец, тупо зависший над спусковым крючком. Кошусь на Кизякова, тот смотрит на двери третьего этажа, держа ствол наперевес. Астахова не вижу, он у меня за спиной.

- Как там на улице? - спрашивает Шея тихо глядя поверх меня. Какой у него голос спокойный, а.

- Пусто, - отвечает Астахов.

Шея рывком переворачивает чечена, ловко связывает припасенной веревкой руки. Извлекает из разгрузки пластырь и нож. Отрезав сантиметров на двадцать ленты, залепляет чеченцу рот. Перевешивает автомат на левое плечо. Взяв чечена за брюки и за шиворот, вскидывает на правое плечо, головой назад.

- Хасан, Егор, посмотрите… - просит Шея на первом этаже.

Выходим, обойдя взводного с его поклажей, на улицу. Вглядываемся в темноту детской площадки. Расходимся в разные стороны. Я добегаю до конца дома, заглядываю за угол. Сдерживаю дыхание, прислушиваюсь. Луна необыкновенно ясная стоит над городом Грозным. Помойка, расположившаяся за домом, источает слабые запахи тлена.

Возвращаюсь, нагоняю уже вышедших из подъезда своих.

Хасан чуть торопится. Постоянно уходит вперед, потом, присев, и оглядываясь на нас, поджидает.

«До-мой, до-мой, до-мой…» - повторяю я ритмично и лихорадочно.

- Гэй! - кричит кто-то рядом.

Останавливаемся.

«Сейчас начнётся!» - понимаю я.

- Гэй-гэй-гэй! - повторяют явно нам - то ли с крыши, то ли из одного из окон, неясно…

Все присаживаются. Шея сбрасывает чечена с плеча, тот внезапно вскакивает, Шея хватает его за горло, валит на землю, прижимает головой к земле.

Несколько мгновений мы всматриваемся в темноту, ища источник крика.

- Я тебе, сука, голову отрежу, - говорит Шея внятным шепотом своей оклемавшейся ноше. - Понял?

Я не вижу, отвечает ли чечен.

- Пошли! Бегом! - командует Шея.