Патология любви

Я сижу на кровати, застеленной серой измятой простынёй, и с детской надеждой смотрю на открывающуюся дверь, будто сейчас оттуда придёт моё спасение. Входит доктор в сопровождении санитаров. Он останавливается напротив меня и приветствует тихим спокойным голосом.

– Доброе утро, Майкл. Как вы спали сегодня?

Улыбышев внимательно смотрит в мои глаза, стараясь вывернуть мою душу наизнанку и прочесть всё самое сокровенное. Я не отвожу глаз, я тоже его читаю, хотя он и не подозревает об этом.

– Спасибо, – говорю я, с интересом прислушиваясь к своему слабому хриплому голосу. – Мне немного лучше.

В это время санитары обходят комнату, заглядывая во все уголки. Вдруг я что-то замыслил и готовлю ужасное? Потом один из них подходит ко мне и протягивает таблетки. Я с безразличием тяну руку и беру их у него. Сопротивляться бесполезно. Ещё слишком живы в памяти минуты боли, причинённые мне его грубыми руками.

Я заталкиваю таблетки за щёку и делаю два глотка из стакана, поданного мне санитаром. Теперь надо, чтобы они быстрее ушли и таблетки не растворились во рту.

– Молодец! – злым голосом хвалит меня рыжий санитар.

– Идите. Подождите меня в коридоре, – говорит санитарам доктор и молча ждёт, когда закроется за ними дверь. У нас есть с доктором тайна, и мы в неё старательно играем.

– Вы что-нибудь ещё написали? – говорит доктор мне, нетерпеливо поглядывая на матрац.

– Да, Пётр Васильевич, – называю я его по имени и вижу, как ему это нравится. – Сейчас покажу.

Я поднимаю матрац и достаю листки, исписанные неровным сбивающимся почерком. Доктор забирает их у меня и подносит к своим глазам, прикрытым массивными очками.

– Голубчик, у вас здорово получается. Вы – талант. Пишите ещё, – небрежно произносит он в пугающей меня палате и уходит, унося исписанные листки с собой и оставляя меня один на один с моей непрекращающейся болью.

И я пишу. Пишу. Пишу. И плачу… Мне хочется к ней прикоснуться, целовать её пальцы, слушать её дыхание, гладить русые непослушные волосы… Где ты, Хельга? Где ты, душа моя?..

2

В притенённом массивными зелёными шторами небольшом кабинете за столом, обтянутым коричневой кожей, сидел человек лет семидесяти и внимательно читал беспорядочно написанные обрывки, морща высокий лоб и шевеля густыми седыми бровями.

– Прелестно. Великолепно. То, что надо, – изредка негромко произносил он, перевёртывая очередную страницу. – Это будет сенсация. Немного доработки, и – шедевр готов.

Пётр Васильевич сразу понял, кто к нему угодил в больницу три года назад. Это было громкое дело, о котором впоследствии долго судачили на каждом углу. Пациент, имеющий неординарную историю и могущий её пересказать, – удивительная удача. И доктор уже представлял, какую славу получит он, опубликовав исповедь больного. Конечно, нужно будет кое-что поправить, изменить имена, но разве это так важно? Свет будет потрясён и взбудоражен. В беседах с Майклом доктор сумел внушить последнему, что мир должен знать о Хельге и об их сумасшедшей любви. Внушил так, что Майкл уже думал, будто подобная мысль принадлежит именно ему.

– Док, вы правда это опубликуете? – спросил однажды Майкл, отдавая написанное Улыбышеву.

Руки Майкл тряслись, глаза лихорадочно блестели, пальцы безудержно перебирали исписанные мелким почерком измятые листки, извлечённые из-под матраца.

– Конечно, Майкл, – произнёс доктор, внимательно оглядывая больного поверх стёкол массивных очков, спущенных на бледный нос. – Только не показывай это санитарам. Они выбросят всё. Они выбросят твою память, память твоей любимой Хельги.

Майкл задрожал всем телом и вскинул руки к лицу. Мысль о том, что кто-то грязными ногами растопчет его любовь, была настолько ужасна, что он беззвучно заплакал, изогнув губы в безобразной гримасе.

– Доктор, – Майкл сделал шаг вперёд и взял Улыбышева за руки, – помогите мне. Она должна жить.

– Конечно, друг мой. Я полностью на твоей стороне. Пиши. Я сделаю, как ты пожелаешь. Только не нарушай режим. Иначе всё испортишь.

– Конечно, доктор. Я сделаю, как вы говорите.

Улыбышев по пустому белому коридору, длинному, словно безысходность, проводил Майкла до палаты. Он тихонько пожал слабую руку пациента и закрыл за ним тяжёлую дубовую дверь на замок.

В дверной глазок доктор видел, что Майкл сразу прошёл к привинченной к полу тумбочке и тотчас принялся лихорадочно писать, на секунды устремляя затуманенный взгляд в стены, будто там что-то пытался увидеть. Майкл писал и всхлипывал, изредка вытирая слёзы с измождённого лица.

– Прекрасно, – усмехнулся доктор и прошёл в свой кабинет. Он придумал интересный подход к пациенту, который чувствовал его расположение и выполнял его волю.