Патология

Он прервал ее взмахом руки. Его ногти, обычно безупречные, были слишком длинны. Бежевый костюм — подделка под модный дизайнерский бренд, — висел складками, а воротник рубашки казался слишком растянутым. Похудел? Из-за тренировок перед марафоном?

Он явно выглядел усталым.

Потом Петра заметила еще одну несообразность: со стола исчезла обрамленная фотография Шулкопфа и его третьей жены, сделанная во время их отпуска. Место, где стояла фотография, пусто.

Домашние проблемы?

— Прошу прощения, сэр, — сказала Петра. Еще один взмах руки.

— Не вздумайте повторить что-нибудь подобное, если не хотите неприятных последствий. Ваши полномочия ограничены.

— Мои полномочия?

Шулкопф самодовольно улыбнулся.

— Кстати, как дела у вашего подопечного?

— Он занимается научной работой.

— И что это значит?

— Он работает над докторской диссертацией, и наши трудности его не занимают.

Шулкопф прищурился.

— Значит, в этом отношении у вас проблем нет?

— Нет, сэр. А в чем дело?

— Мне не нужны ваши вопросы, Коннор.

— Поняла, сэр.

— Вы не выпускаете из виду Альберта Эйнштейна?

— Я не знала, что мне положено…

— У вас задание, Коннор, — быть нянькой. Поняли? И не вздумайте это задание провалить. — Шулкопф поерзал в кресле. — Итак, чего вы добились, обратившись к масс-медиа?

— Нам поступают звонки…

— Избавьте меня от болтовни.

— Пока ничего, сэр, но звонки все же…

К изумлению Петры, Шулкопф кивнул и сказал:

— Кто его знает, возможно, что-то из вашей хреновины и выйдет. Если нет, то вы облажались.

К четырем часам вечера она получила тридцать пять сообщений. Все чепуха. В половине пятого позвонила Патриция Гласс из «Таймс». Она сказала:

— Вы, очевидно, больше в нас не нуждаетесь.

— Нам необходима любая помощь, — сказала Петра.

— Вам тогда следовало подождать, — отрезала Гласс. — У меня была статья, готовая к печати. Редактор увидел ее вчера вечером и зарубил. Мы, мол, не публикуем старые истории.

«А сама-то ты считаешь актуальными свои статьи?» — подумала Петра. Вслух же сказала:

— Ошибаетесь, Патриция, она не старая. Ведь дело пока не раскрыто.

— Все, о чем уже говорят, — устарело. В следующий раз дайте мне знать, а уж потом обращайтесь к ним. Не тратьте попусту мое время.

— Прошу прощения, если поставила вас в такую ситуацию, но…

— Поставили, — прервала ее Гласс. Щелчок, и трубка легла на рычаги.

К половине шестого позвонили еще двадцать человек. У пятерых, похоже, имелись проблемы с психикой; три звонка были от явных психов; остальные — от благонамеренных горожан, которым нечего было сказать.

Ну вот, заварила кашу, а взамен не получила ничего.

На какую-то минуту Петра почувствовала себя плохо, потом подумала: «Чему удивляться — ведь мы живем в мире, где идиоты-фанатики подрывают сами себя».

И все же успокоить себя подобными рассуждениями ей было трудно. Она уже собиралась домой, когда вдруг зазвонил телефон, и голос Эрика произнес:

— Я на аэродроме Кеннеди. Самолет до Лос-Анджелеса вылетает в восемь вечера. Если все пройдет по расписанию, то к одиннадцати часам я буду на месте.

— Надолго назад? — спросила Петра. — Или по пути в другое место?

— Других планов у меня нет.

— Что случилось с Марокко и Тунисом?

— Отменили.

— Ты нормально себя чувствуешь?

— Да.

— В состоянии путешествовать? С твоей ногой?

— Я подумывал оставить ногу здесь, а потом решил прихватить с собой.

— Не смешно, — сказала она.

Потом поняла, что смешно. Впервые он попытался с ней пошутить, а она не отреагировала. О господи…

— Я за тобой заеду. Какая авиакомпания? Эрик молчал.

— Ты что же, хочешь, чтобы я кружила по аэропорту? — спросила она.

— Американская.

Она положила трубку, чувствуя, как колотится сердце. Занесла в файл то, что требовалось, выключила компьютер, собрала вещи и вышла из комнаты детективов.

Надо подготовиться, а уж потом отправляться в международный аэропорт Лос-Анджелеса. Легкий ужин в спокойном месте — в монгольском ресторанчике на Ла Бреа. Семья, которая владела им, встречала ее как особу королевской крови. Затем полежать в ванне, напустить в воду ароматической пены, подаренной одним из братьев. Она ею еще не пользовалась. Затем тщательный макияж, возможно, даже тушь. Ресницы она обычно не красила, потому что каждый раз тушь попадала в глаза. Немного румян… ее скулы до сих пор хороши. Она считала, что это была ее лучшая черта.

В первые годы брака Ник постоянно восторгался ее скулами. Тогда он еще что-то замечал.

Эрик никогда о них не высказывался, да и о прочих ее физических достоинствах. Никогда не говорил комплименты, только в минуты интимной близости. Тогда пылкие слова вырывались с его уст, словно птички из клетки.

После, тяжело дыша и отдавшись желанию, они вновь погружались в молчание…

Она тоже никогда не говорила ему комплиментов.

Заметит ли он ее скромные усилия? Неважно, зато она почувствует разницу.

Тушь и румяна… надо переодеться во что-то женственное и — была не была — сексуальное?

После такого дня, как сегодня, может ли она быть сексуальной?

Что ж, увидим.

Она спустилась по лестнице к черному ходу и на площадке почти столкнулась с Айзеком. Он только что отворил дверь и пошел наверх.