Патриарх Гермоген

Рядом с этими громкими именами, которые отлично известны не только специалистам, но и всякому сколько-нибудь серьезному любителю русской истории, имя полузабытого историка Церкви С.И. Кедрова звучит далеко не столь громко. Однако именно он посвятил Гермогену самое объемное биографическое исследование и охватил в своей работе наибольший круг источников. Кедров очень хорошо знал научную литературу, связанную с дискуссией вокруг писем патриарха, сам много полемизировал. Таким образом, мнение его должно иметь солидный вес. А этот светский биограф Гермогена пришел к однозначному выводу: «Мы… думаем, что первое ляпуновское ополчение было созвано по благословению патриарха, устными его речами и грамотами, что имя его, воля его сорганизовали это ополчение и направили на спасение родины. Без него и его воззваний невозможно было бы и самое ополчение. Как ни измалодушествовались русские в Смуту, но без освобождения патриархом от присяги Владиславу едва ли бы, скованные этою присягою, они пошли на поляков: Гермоген благословил ее нарушить»^{333}.

Можно констатировать: позиция, в рамках которой Гермоген мыслится как первоустроитель и духовный наставник земского ополчения, имеет за собой весьма значительную историографическую традицию. А свидетельства источников, приведенные выше, придают ей большую устойчивость. Автор этих строк, как можно было убедиться, сознательно присоединяется к ней.

Но существует, как уже говорилось, и совершенно иная традиция, противоположная первой. Самое время дать слово тем, кто представляет ее в исторической науке.

Н.И. Костомаров еще в 1860-х годах разделял точку зрения Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева и других сторонников первостепенной роли Гермогена в дни зарождения земской армии. Затем (1870-е) он перешел на несколько иную платформу. Да, он пишет о «подвиге» Гермогена, но в то же время резко сужает рамки этого подвига. Костомаров реконструирует события следующим образом: 6 декабря 1610 года, на следующий день после того, как бояре потребовали у патриарха подписать грамоту к послам под Смоленск, где говорилось, что надо во всем положиться на волю короля, а он отверг эту идею, Гермоген «приказал собираться народу в соборной церкви и слушать его слово. Поляки испугались и окружили церковь войском. Некоторые из русских успели, однако, заранее войти в церковь и слышали проповедь своего архипастыря. Гермоген уговаривал их стоять за православную веру и сообщать о своей решимости в города. После такой проповеди приставили к патриарху стражу». Далее Ляпунов, безо всякого послания от Гермогена, просто услышав о такой его проповеди, собрал грамоты патриотического содержания (но не Гермогеновы) и присовокупил к ним свои, призывавшие к действию. Они-то и стали зерном, из которого выросло земское освободительное движение, начало расти ополчение. Костомаров отдает патриарху только одну грамоту — в Нижний, о непризнании царем «Маринкина сына». Грамота эта «по его приказанию была рассылаема по разным городам и подготовляла русский народ к новому восстанию»^{334}. Таким образом, Ляпунов «оттесняет» фигуру Гермогена от роли первой скрипки в «увертюре» к рождению земского воинства.

Несколько работ, где значение грамот святителя так же, как и у Костомарова, снижается, вышло в начале XX века.

Так, публицистическая книжка Е. Волковой снимает фокус внимания образованных читателей со значительных персон и переносит его на народную массу. Среди прочего Е. Волкова пишет: «Не патриарх Гермоген поднял русских людей против поляков… Это движение вызвали сами поляки, затронув интересы всех классов русского общества. Патриарх Гермоген только поддержал его силою своего слова, стойкостью своего поведения. И это движение, широкой волной разлившись по русской земле, захватило самого патриарха и приподняло его на недосягаемую высоту борца и мученика за народное дело»^{335}. Е. Волкова толкует слова и призывы святители как исключительно религиозные, касающиеся существа веры, но не политики. Например, в тот день, когда Гермоген собрал москвичей в Успенском соборе и призвал не присягать Сигизмунду, он начал писать грамоты по городам с призывом стать за православную веру и не принимать иноверцев, но «как лицо духовное не мог открыто призывать к восстанию…» А потому говорил о «поругании христианской вере» и желании поляков «в латинство обратить православный народ». И только Прокофийй Ляпунов повернул слова Гермогена к делу вооруженного ополчения^{336}. Но и он бы не смог этого сделать, если бы сам народ не устал от обмана и гнета со стороны иноземцев, не разгневался бы на них, не пришел в состояние готовности к борьбе.

Д. Успенский идет по этому пути гораздо дальше и пускается в полемику с противоположной ученой «партией». Своего рода «девизом» его книжки стали слова: «Не хитрым политиком, как думают некоторые, а просто искренним, правдивым человеком был Гермоген… Живой пример самоотверженной деятельности Гермогена воодушевил и увлек за собой русский народ»^{337}.