Патриарх Гермоген

Русские источники, притом не одни лишь историко-публицистические, но и документальные, указывают на Гермогена как на персону, стоящую за жестким и неотменным требованием о переводе королевича в православие: «Патриарх Ермоген со всем освященным собором советовав и, по прошенью бояр и всех людей Московского государьства, благословил их на сьезд ехати к гетману, велел на том, что им гетману говорит, чтоб королевич Владислав крестился в православную веру крестьянскую греческаго закона, и всем бы городом быть по прежнему к Московскому государьству, как при прежних государех, а в Литву городов не отдавать и воеводам литовским и полковником по городам не быть; и будет королевич крестица, и ему быть государем царем на Московском государстве; а будет не креститца, и ево на Московское государство не хотят»^{213}.

Предварительно стороны договорились о том, что королевич доберется до Можайска, а там Гермоген окрестит его в православие, дабы к стенам Москвы Владислав подъезжал уже православным человеком. Но это была всего лишь, как говорят в наши дни, «организационная прикидка».

Обе стороны с радостью и воодушевлением смотрели друг другу в глаза, открыто, честно, щедро раздавая обещания. И с таким же воодушевлением плели дипломатические лукавства, тонко оставляя себе пути отхода от соглашений.

Поляки тут оказались в более выгодном положении: победители, к тому же единственная сила, на которую Мстиславский и его сторонники могли рассчитывать как на более или менее надежный щит против Самозванца…

Боярское правительство присягнуло на верность Владиславу, привело к присяге Москву, а затем разослало по верным городам своих представителей с крестоцеловальными клятвами. Всё это произошло, стоит заметить, до того, как польский король утвердил соглашения, заключенные гетманом. Парадоксальная ситуация! Владислав де-факто уже признавался русским царем, еще не добравшись до Москвы, не приняв православие, не согласившись править Россией в соответствии со статьями августовских договоренностей. Король польский не убрал войск из-под Смоленска. Поляки еще не приступили к выполнению главнейших условий московского правительства, а оно торопилось намертво закрепить монаршие права польского королевича! Вскоре с Московского монетного двора побегут по всей стране серебряные ручейки монет с надписью: «Царь и великий князь Владислав Жигимонтович»^{214}.

Гермоген, вероятно, столь поспешным действиям князя Мстиславского сопротивлялся.

Поздняя летопись доносит известие, позволяющее как будто услышать обличающий голос патриарха. «Если… крестится [Владислав] и будет в православной вере, — пересказываются речи Гермогена, обращенные к боярам-переговорщикам, — я вас благословлю, а если не… крестится, то разрушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не будет на вас нашего благословения». Бояре повели переговоры с этой позиции. «Гетман же с ними встретился и говорил о королевиче Владиславе. И на том уговорились, что королевича на Московское государство дать и креститься ему в православную христианскую веру. Гетман же Жолкевский говорил московским людям, что “даст де король на царство сына своего Владислава, а о крещении де пошлете послов бить челом королю”». Патриарх Гермоген «укреплял» бояр, чтобы «отнюдь без крещения на царство его не сажали».

Другой русский источник того времени прямо сообщает: «мнозии людие» требовали «послати к королю укрепиться крестным целованием», а Гермоген отвечал им: «О людие Московстии! Пождите, дабы не вскоре предатись», то есть уговаривал не торопиться с присягой на имя королевича. «И много пренемогаяся… месяца августа в 3 день выехаша за град Московские боляре, и съехаша с Литовским гетманом Станиславом Желковским, много о сем изречение бысть и всячески глаголаша с ним, дабы не поручена была наша христианская вера греческого закона папежскому закону. Литовский же гетман клятвы страшныя на ся возлагая, яко быти вере неподвижно во веки, еще же вдаст и лист от короля за королевскою рукою и за печатью, в нем же пишет, яко быти вере по прежнему обычаю, також и всему государству во всем достоянии, и многу схождению бывшу. Тогда целоваше крест». Проще говоря, Гермоген сомневался: стоит ли целовать крест Владиславу, пока он не крещен в православие. Заклинал не спешить с этим актом. Договорились же о другом. Королевичу все-таки присягнули заранее, но у Москвы от польского лукавства еще оставалась иная страховка: «Литве в Москву не входить; стоять гетману Жолкевскому с литовскими людьми в Новодевичьем монастыре, а другим полковникам стоять в Можайске. И на том укрепились, и крест целовали им всей Москвою. Гетман же пришел и встал в Новодевичьем монастыре»^{215}.

Но этим далеко не исчерпывается кошмар глубочайшей политической капитуляции.