Патриарх Гермоген

Поиск в ином направлении предпринял Н.В. Мятлев, и к его словам стоит прислушаться, поскольку за Мятлевым стоит честно заработанная репутация хорошего специалиста по истории старого русского дворянства. Про запись на иконе, известную по «Истории рода Рязанцевых», он пишет: «Запись эта приобретает особое значение при сопоставлении ее со сведениями, находящимися в старинном списке надгробий Троице-Сергиевой лавры… и списке погребенных в этом монастыре лиц… где говорится, что на Лаврском кладбище в четвертом ряду от мосту, “что из Троицы ходят к государевым хоромам по правую сторону”, лежит род Шаховских и в числе других лиц, погребенных в этом ряду, указан князь Ермолай, во иноцех Ермоген, “преставися [7]139 году[9] июня в 6 день”, в ногах у коего и у князя Мирона Михайловича Шаховского, во иноцех Мисаила, покоится инок Антоней Резанцов — чашник, скончавшийся 30 ноября 1633 года»^{29}.

С точки зрения Мятлева, совместное погребение инока Антония Рязанцева с князьями Шаховскими и помещение его надгробия в списке XVII века под общей рубрикой надгробий членов этой фамилии «вне всякого сомнения устанавливает существование родственной связи между Рязанцевыми и князьями Шаховскими, в роде коих в первой четверти XVII века было лицо, носившее в мире имя Ермолая и принявшее в иночестве имя Ермогена, то есть одноименное патриарху Ермогену, свойство которого с вятчанами Рязанцевыми… также не подлежит сомнению». Мятлев отвергает случайное совпадение мирского и иноческого имен патриарха и пережившего его на 20 лет современника князя Шаховского. Слишком уж совпадение это поразительно! Если патриарх был свойственником Шаховских, продолжает свое теоретическое построение Мятлев, то не случайно один из них — князь Семен Иванович — в составленной им «Повести о некоем мнисе, како послася от Бога на царя Бориса во отмщение крове праведного царевича Димитрия», восхваляя Ермогена, называет его «мужем чудным зело и благочестивым и по Бозе ревнительным». Такова наиболее сильная часть версии Мятлева^{30}.

Дальнейшее развитие его гипотезы откровенно слабо. Мятлев ищет уже не родство, а некое «свойство» (то есть непрямую брачную связь между представителями двух родов) святителя и царя Василия Шуйского, вновь поминая «любопытный намек дневника Марины». Родословная князей Шаховских принадлежит к числу наименее разработанных княжеских родословных, пишет Мятлев (и это совершенно справедливо); о брачных союзах семейства Шаховских до конца XVII века не имеется достаточных сведений (и это тоже абсолютно справедливо); так не поискать ли ниточки брачной связи, протянувшейся между ними и Шуйскими? Но последнее соображение уже ни на что не опирается, являясь пустым теоретизированием. Особенно в свете того, какую ошибку допустили при переводе «Дневника» Марины Мнишек и сколь бессмысленно искать после нее хоть родство, хоть свойстве, пролегшее меж святителем и монархом.

Находка Мятлева стоит того, чтобы обсудить ее более подробно. Допустим, князь С.И. Шаховской сказал о Гермогене добрые слова точно так же, как сказали их многие другие публицисты того времени. Похвала его вовсе не выглядит как нечто неординарное, из ряда вон выходящее. Иные авторы говорили и больше, и затейливее. Допустим, князь Ермолай Шаховской мог принять во иночестве имя Ермоген, зная высокий пример личности с таким именем — покойного патриарха. Тоже ничего сверхъестественного.

А вот связь между князьями Шаховскими и Рязанцевыми чрезвычайно любопытна. Трудно пройти мимо идеи Мятлева о неслучайности подобного совпадения. Возможно, какая-то связь с родом святителя у князей Шаховских имелась. Но какая? Невозможно представить себя брачное соединение между представителями княжеского рода Шаховских — пусть он тогда пребывал в довольно слабом состоянии, считался знатью второго сорта — и родом посадских людей. Слишком уж велика меж ними разница в социальном статусе… Но особенное почитание ученого монаха, возможно, связанного с семейством самого Гермогена, — возможно.

К тому же Шаховские поколение за поколением оказывались связаны с Патриаршим домом — служили первоиерархам, неоднократно достигали чина патриарших стольников. Какая-то «ниточка» тут может существовать.

Возникает ряд вопросов: к тому ли роду Рязанцевых принадлежит инок Антоний, какой оказался в свойственниках у Гермогена? Из служилых людей по отечеству происходил покойных монах, погребенный с Шаховскими, или из посадских? Пока невозможно дать ответы на эти вопросы. С уверенностью можно сказать лишь одно: какие-то новгородские дворяне Резанцевы действительно существовали в XVI веке, вместе с князьями Шаховскими попали у Ивана IV в опалу по Новогородскому делу; но никогда ни к аристократии, ни даже к верхам провинциального дворянства они не относились^{31}. Более ничего не известно. А значит, находка Мятлева остается всего лишь интересной зацепкой, не получившей продолжения.