Патриарх Никон

   — Никто не приезжал, — ответила жена его.

   — Никто? Так это был сон... сон... а я как будто его видел, он так кланялся мне, благословлял... да и Юрия... Где Юрий?.. Где Катя?.. Где ты, Ганна?.. Я вас не вижу. Где моё войско?.. Разве оно пошло на татар? Да, пошло... пошло... слышишь?.. Да, я слышу — пушки палят, сабли стучат, кровь рекою. Сёла и города горят. Коня! Коня! Как же без коня? Коня! Наших бьют...

Он умолк и больше не говорил: к пяти часам великого человека не стало.

V ПЕРВАЯ РАЗМОЛВКА НИКОНА С ЦАРЁМ

После свидания с Бутурлиным и крупного разговора с ним Богдан Хмельницкий отправил послом в Москву одного из приближенных своих, Павла Тетерю.

Прибыв в Москву, Тетеря насилу добился официального приёма царём 4 августа. Царь принял его торжественно, и Павел Тетеря сказал витиеватую речь, очень длинную и составляющую набор фраз.

Вот её начало:

«Егда благодарованную пресветлейшего вашего царского величества державу нынешними времяны над малороссийским племенем нашим утверждённу и укреплённу внутренними созираю очима, привожду собе в память реченное царствующим пророком» и т. д.

После этой речи, не откладывая в долгий ящик, бояре задали посланнику вопросы, относящиеся до утверждения воеводской системы управления Малороссиею.

Оратор давал уклончивые ответы, а по политическим вопросам прямо сказал, что гетман постарается склонить к миру шведов и будет поддерживать в Польше домогательство царя, чтобы после смерти Яна Казимира избрали его в короли.

Этим переговоры посла ограничились с боярами, но вовсе не для этого приехал Павел Тетеря в Москву, у него была совершено иная цель: он рассчитывал возвратиться в Киев с патриархом Никоном.

Но как это устроить?

Он отправился в Андреевский монастырь к Епифанию Славенецкому.

Учёный монах принял соотечественника своего радушно, угостил его варениками с гречневою кашею, пампушками с чесноком, гороховым супом, причём не была забыта и чарка.

После нескольких возлияний обе стороны сделались откровенны:

   — Да ведь я, отец Епифаний, собственно, за вашим Никоном приехал, — молвил Тетеря.

   — Напрасные разговоры, — махнул рукою Епифаний. — Бояре Никона из Москвы не выпустят, в особенности в Малороссию. Он теперь уже пишется: великий государь и патриарх Великой, Малой и Белой Руси. Так коли он поедет в Киев да засядет там, то будут два великих государя; один в Киеве, другой в Москве. Лучше, таким образом, держать его в Москве, так, знаешь, под рукою.

   — И в плену? — подсказал Тетеря.

   — Отгадали, земляк. Впрочем, заезжайте к патриарху и поговорите с ним. Быть может, он уговорит царя и бояр отпустить его в Киев. Болезнь Богдана, желание его, чтобы избрали сына его в гетманы, и необходимость поставить туда митрополита — быть может, и заставят их склониться на просьбу малороссов.

   — Когда же можно видеть патриарха?

   — Поедем туда хоть тотчас.

   — Едем на моих лошадях.

Они вышли, сели в коляску Тетери и помчались в Москву.

Патриарх, если он был только в своих палатах, всегда сидел в своей комнате за работой.

Епифаний без доклада повёл к нему малороссийского посла.

После обычного в то время поклона до земли Епифаний и Тетеря подошли к патриаршему благословению, причём Епифаний представил Тетерю как посла от гетмана.

   — Слышал я, почтенный посол, — начал Никон, — что тебя приняли очень ласково и с почётом у царя, и что от тебя потребовали объяснения о малороссийских неправдах... и воровствах.

   — Я бы дал ответ — о неправдах воевод, а от нас не было ничего не по-Божьему; мы теперь готовим на крымского хана большую рать и ждём только ваших бояр.

   — Бояре Ромодановский и Шереметьев идут к вам.

   — И с Божьей помощью, святейший патриарх. Но кабы ты смиловался на наше слёзное моление и приехал в Киев, то поставил бы и нового митрополита и утвердил бы гетманского сына Юрия.

   — Говорил я с царём, да он не пущает.

   — Прежде гетман Богдан был немного нездоров, а теперь на смертном одре.

   — Я этого не знал, почтенный посол. Нужно сообщить об этом царю — быть может, он и отпустит меня в Киев. Я тотчас же к нему поеду.

Патриарх благословил пришедших, и те вышли.

Никон только что начал одеваться, как появился у дверей строитель Нового Иерусалима, архимандрит Аарон.

   — Что скажешь, отец архимандрит? — спросил Никон благосклонно.

   — Был я, святейший патриарх, по твоему приказу во всех приказах, чтобы откуда-нибудь достать хотя несколько денег; у нас рабочие наняты, время летнее, камень, доски и иной лес подвозятся. Теперь ограда уже готова, башня тоже, церковь заложена, нужно бы подогнать стены до крыши, а тут денег ниоткуда. В приказах всюду один ответ: без царского указа серебра не выдадим — на войну нужно.

   — Да ведь я-то расплачивался на приказные нужды своими деньгами, так пущай хоть часть возвратят... притом разве мой указ не одинаков с царским? Кто же осмелился это говорить?

   — В дворцовом: Милославский и Морозовы, в других: бояре — Романов, Черкасские, Трубецкой и другие.