Патриарх Никон

Узнав о приезде Никона, поднялся на ноги терем, и конотопское несчастие стали приписывать тому, что не было-де благословения войскам патриарха.

Да и царица восстала — хотелось иметь ещё одного сына, и ей казалось, что если она получит благословение Никона о чадородии, то Бог, быть может, и поможет ей, так как молитвы отца Павла что-то не помогали.

Сёстры царя были тоже опечалены: Анна потому, что ей в действительности понравился жених, а Татьяна — так как желание быть наконец свободною для неё вновь не осуществилось; притом ей казалось, что при свидании Никона с царём воспоследует их примирение.

Стал терем плакать и пилить царя, и он решился принять Никона с подобающею честью.

Тем же более он должен был это сделать, что народ, узнав о приезде патриарха, огромною массою двинулся к Воскресенскому подворью и ждал с нетерпением его появления, чтобы принять его благословение...

К тому же царю при критическом тогда положении хотелось выслушать несколько советов.

Вот почему, получив ответ Никона через Алмаза, государь тотчас послал за патриархом парадную карету и почётную свиту.

Когда Никон вышел, чтобы сесть в экипаж, и стал благословлять народ, тот пал ниц, многие плакали, целовали его руки, платье.

С трудом экипаж и свита двигались в этой массе народа, и на каждой улице всё больше и больше прибавлялось его. Таким образом шествие вошло в Кремль, который залит был народом.

На Красном крыльце сам царь с боярами встретили патриарха и подошли под его благословение.

В хоромах Алексей Михайлович ввёл святейшего в свою комнату для беседы. Государь рассказал ему вкратце положение дел в Польше, Швеции и Малороссии.

На это Никон ответил, что со шведами следует мириться, но с тем, чтобы прежняя новгородская граница, т.е. Ладожское озеро и Нева, были наши; о Польше Никон сказал, что хотя благоприятное время уничтожить её упущено, но следует отстоять Белоруссию по Березину; в отношении Малороссии он сказал, что царь напрасно беспокоится: успех-де Выговского временный, что стоит только напустить на крымцев донских казаков, и хан обратится вспять защищать свои улусы. В доказательство справедливости этого привёл он факт, что ему странники сказывали, что Юрий Хмельницкий готовится разорить ханские улусы и что тот, вероятно, теперь уйдёт от Выговского, а Малороссию заест междоусобица и царь должен докончить там дело. Против мысли же царя уехать из Москвы он восстал, так как Москва настолько крепка и обширна, что нужны слишком большие силы, чтобы её осадить, а у татар и у гетмана-де Выговского нет осадных орудий.

   — Положат они здесь головы, коль придут, — заключил патриарх. — Теперь, — продолжал он, — нужно лишь озаботиться насытить алчущих и жаждущих, они от перепугу сбежались сюда со всех сторон, испугавшись врага. Я уж обратил своё подворье в странноприимный двор и чем могу, насыщаю их.

После этого разговора царь повёл патриарха в Золотую палату царицы.

Царица собралась там со всем теремом. Сама она сидела на троне, и вокруг неё царевны, боярыни и боярышни.

Когда вошёл Никон, все, начиная от царицы, после прочитанной им молитвы подошли под его благословение.

Царица сказала ему несколько ласковых слов и подвела ему детей, чтобы он благословил их; после того она просила его молиться, чтобы Бог даровал ей ещё сына.

   — За великого государя и за тебя, царица, я молюсь ежечасно, да продлит он ваши дни в счастии и радостях.

Этим окончился торжественный приём патриарха.

На обратном пути народ также восторженно провожал Никона в его подворье и только удивлялся одному: почему его не повезли в патриаршие палаты.

Казалось, мир и согласие водворились между бывшими друзьями, но это была тишь перед бурею.

С обращением Никоном своего подворья в странноприимный дом, где он сделался простым слугою, встречавшим пришельцев с кротостью и омывая им ноги, открылось для народа его убежище, и он с самого утра осаждался уже посетителями.

Москва заговорила о необходимости возвращения Никона на патриаршество, и в народе толковали, что-де всё это боярские ухищрения.

Бояре испугались этого ропота, отчасти же боялись, что и царь не устоит и вернёт свою милость Никону; вот они и решились на новую клевету: странноприимный дом они представили государю как вертеп пропаганды против правительства и в доказательство приводили показания каких-то странников, которых патриарх будто бы спросил:

   — Что, война с Польшею ещё не кончена?

   — Нет, — отвечали те.

   — Как, — воскликнул тогда будто бы Никон, — ещё и теперь производится братское кровопролитие?

И вот на третий день после приезда Никона в Москву явился к нему вновь Алмаз Иванов.

   — Царское величество велел тебе ехать в Колязин монастырь, и не сопротивляйся, чтобы не было большого смятения...

   — Если не угодно, — обиделся Никон, — царскому величеству пришествие наше, мир и благословение наше, — так мы пойдём в наш Воскресенский монастырь, а в Колязин монастырь я не пойду.

В ту же ночь он выехал обратно в свой «Новый Иерусалим».

Отсюда он стал просить, чтобы ему возвратили хоть одежду его, оставшуюся в патриарших палатах, но ответа не получил.