Патриарх Никон

Когда же поезд отъехал от подворья, он попросил указать ему одного из обозных голов.

   — А вот, Кирилла Давыдович из Василькова, — указал ему на плотного и рослого казака мальчик, которого он спрашивал.

Шушера подошёл к казаку и, приподняв немного шапку, обратился к нему:

   — Дядюшка, уж вы помилуйте, что я к вам...

   — А що маете?

   — Ведь вы из Василькова, Кирилла Давыдович?

   — Васильковский.

   — Видите, целый свет знает вас, вот и я знаю... А имели вы, дядька, племянника?

   — Як же, мал... Да ляхи узяли в плин, да так и згинул, — махнул он рукою.

   — А коли он не пропал, да в живых?

   — Слухайте, хлогщи, — крикнул радостно Кирилл к обозной прислуге, — чулы вы?.. Да вот москаль каже, что мий-то Трохиме, — казак, выбачайте... да в живых... вы знали его, хлопци?

   — Ни, не знали, да бравый був казак... и чулы мы, як вин невирные и ляцкие головы сик.

   — Где же вин, — крикнул радостно казак Кирилл.

   — Ладно, покажем, — произнёс сквозь зубы Шушера. — А теперь, дядька, я проголодался: пойдём в кабак, да там малую толику пропустим на радостях магарыча. А там я тебе всё порасскажу.

Зашли они в ближайший к подворью кабак и, усевшись за штофом, повели беседу.

   — То от мене магарыч, — заметил казак, — во здравие живым, а умершим царствие небесное, — и он огромный стакан пропустил сразу в глотку.

   — А я за ваше здравие, дядька... Да вот что, Кирилл Давыдович. А что вы возьмёте за провоз племянника в Васильков? Он человек денежный, и с него взять-то можно.

   — Як же то да з племянника...

   — Ничего, дядька, я скажу, что я-де заплатил за него.

   — Добре... Да що взять?.. 50 карбованцев, да 50 злотых, да 50 грошей.

   — Эх, дядька, уж много-то вы заломили сразу.

   — Ну, добре... Я ж так, що племянник... Его батька держит мою двоюродную. Ну, поступлю 50 карбованцев, 50 злотых, а уж гроши... Бог з тобою...

Вынимает Шушера огромный мешок, отсчитывает пятьдесят серебряных новеньких рублей и пятьдесят польских пятиалтынных.

   — Яке добро... яке добро... — разбежались глаза казака при виде новеньких рубликов.

Он загромастил их и в кожаный свой мешок опустил в порядке.

   — То буде жинце, — говорил он, укладывая рубли, — а то диткам на всяку всячину, — указал он на пятиалтынные.

Когда он окончил это дело, и кошелёк его опустился, как в пропасть, в карман его широких шаровар, Шушера налил по большому стакану водки, и они осушили штоф.

Шушера велел подать и другой штоф. Когда его подали, он спросил:

   — А как вы, Кирилл Давыдович, поедете?

   — Пойдут, — сказал он, — два обоза: один с поклажею, другой с киньями. Я с киньскими.

   — Значит, вам нечего первого дожидаться.

   — Ни, гетман наказал поспешать с киньми: дома отдохнуть.

   — Да, я забыл, дядька, як зовут вашего племянника.

   — А я не казав?

   — Ни...

   — Трохиме... да Трохиме...

   — А мой-то — Федот...

   — Як?.. Да ты казав, що то мий, мий Трохиме...

   — Вижу я вас бравого казака, точно такой, как мой. Ну и думаю, должен быть его родичь аль дядя... Жаль... так уж пожалуйте деньги назад.

   — Шкода!.. Як то можно... таке добро... Жинка и дитки що скажут?

   — Нечего делать, дядька, ведь мой-то Федот, а ваш Трихиме.

   — Нехай твий буде Трохиме... Нехай буде мий... Мини буйдаже.

   — Коли так, ладно... Завтра я с ним к вечеру приеду к тебе.

   — Добре! Нехай каже, що вин мий племянник.

   — Ладно.

Они выпили ещё по стакану и расстались.

На другой день к вечеру явились Шушерин и Марисов в Малороссийское подворье.

Встреча Марисова и Кирилла была точно долго не видавших друг друга родственников, и расспросам не было конца, так что спутники-казаки Кирилла и не заподозрили ничего.

На другой день, часов в девять, обозы должны были тронуться из Москвы.

Шушерин переночевал с Марисовым в подворье и рано утром, простившись с ним, пустился обратно в Новый Иерусалим.

В то время, когда он выходил из подворья, у ворот ему повстречались Мошко и Гершко. После историй, затеянных ими у патриарха, они поселились в Москве и занимались здесь разными гешефтами с боярами, которых они обирали.

Теперь они набрали много писем в Москве к разным лицам, проживавшим в Украине, и посредством малороссийского обоза хотели их отправить туда.

   — Мошко, чи ты бачил? Шушера був тут...

   — Бачил, Гершко.

   — Буде, Мошко гешефт: вин здесь мабудь от Никона.

   — Мабуть.

Они вошли в подворье, нашли одного из обозных голов и начали с ним торговаться насчёт доставки писем.

Одно письмо было от Мошки в Васильков, к его родственнику Нухиму.

   — А кто поеде в Васильков? — спросил он.

   — Вот дядька Кирилл да его племянник Трохиме, — и ему указали на стоявших в отдалении Кирилла и Марисова.

Мошко подошёл к казакам и стал Кирилла просить взять с собою письмо.

   — А вот, сказал тот, — мий племянник поедет прямо в Васильков, а я в Чигирин, к гетману.

Марисов взял письмо и обещался передать его еврею Нухиму.

Когда Мошко и Гершко вышли из подворья, они прямо направились к малороссийскому приказу.

Они там бояр не застали, и им сказали, что Салтыков бывает лишь раз в неделю в присутствии, по средам.