Патриарх Никон

Уж как это царевна сделала, а одна из первых невест и красавиц московских изъявила согласие своё быть женою Брюховецкого.

Пристав Желябужский явился к гетману и объявил:

   — Великий государь пожаловал боярина и гетмана, велел ему жениться на дочери окольничьего князя Дмитрия Алексеевича Долгорукова.

Брюховецкий был на седьмом небе: ему отдавали лучшую невесту, царскую родственницу, знатного и доблестного дома Долгоруковых.

   — С князем Долгоруковым, — спросил он, — самому мне договариваться о женитьбе, или послать кого-нибудь? По рукам бить самому и где мне с князем видеться? От кого невесту из дому брать, кто станет выдавать и на который двор её привезть? На свадьбе у меня кому в каком чине быть? А я был надёжен, что в посаженных отцах или в тысяцких будет боярин Пётр Михайлович Салтыков, и о том я уж бил ему челом. Да в каком платье мне жениться, в служивом ли, или в чиновном московском? А по рукам ударя, до свадьбы к невесте с чем посылать ли, потому что, по нашему обыкновению, до свадьбы посылают к невесте серьги, платье, чулки и башмаки. Великий государь пожаловал бы меня, велел мне об этом указ свой учинить.

Сватовство это затянулось, а между тем у Долгоруких пошли обеды и празднества, и у боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукова, известного тогдашнего героя-генерала, малороссы перепились и чуть-чуть не подрались с войсковым писарем Шакеевым.

Это кончилось скандальным процессом в малороссийском приказе и ссылкою Шакеева.

Из Малороссии, между тем, вести приходили дурные, и оттуда требовали возвращения гетмана. Нужно было брак отложить и возвратиться восвояси, тем более, что невеста решалась выйти замуж при установлении хотя бы временного перемирия и порядка в Малороссии.

Брюховецкий поэтому стал собираться в дорогу. В это время зашёл к нему Марисов.

   — Я чул, гетмане, що вы до дому?

   — Да, сердце, голуб ко, до дому...

   — А Никон з вами еде?

   — Да вы дали слово.

   — Яке?..

   — Слово, що вин поиде з вами.

   — Щось запамятовал?.. Колы я дав слово?

   — Мини... забулы, дядька?..

   — Выбачайте... да я був тогда пьян... Ничого не знаю... Да и знать не хочу... вин с царём як собака гризется, а наша хата з краю: где двое дерутся, там третьему зась...

Марисов понял его ещё прежде и нисколько не удивился его уклончивому ответу.

Он простился с ним и ушёл.

Спустя несколько часов об этом узнала уже царевна Татьяна Михайловна от инокини.

   — Так и он не увидит своей невесты, как своих ушей, — сказала она. — Будет у него, как в сказках говорится: по усам потекло, а в рот не попало.

XXVII ГРАМОТА НИКОНА ПАТРИАРХУ ЦАРЬГРАДСКОМУ

Узнав от Марисова, что Брюховецкий отказался взять его с собою, Никон упал духом.

   — Все против меня, — воскликнул он. — Уж кто-кто, а хохлы должны бы были быть мне признательны. Я всегда отстаивал их права; а во время польских волнений открыл я им свободный вход и въезд во все наши земли, открыл их духовенству все наши монастыри, раздавал всегда места их святителям... Наконец, не их церковь присоединил к своей, а напротив, свою церковь присоединил к их... И за спасибо они не хотят даже дать уголка в своих монастырях Никону; не хотят довести до Киева, чтобы я мог съездить в Царьград к патриарху, просить его защиты и заступничества против бояр.

В это время вошёл к нему служка его, Иван Шушера[74].

   — Кстати ты, Иван, пришёл, — сказал Никон. — Мне совет твой нужен.

Он рассказал о поступке Брюховецкого.

   — Теперь, — кончил он, — как бы найти, кого бы можно послать в Царьград.

   — Да ехать я-то берусь, уж вернее меня человека не найдёшь, — обиделся Марисов. — Да лишь бы кто взял с собою в Киев, а там перевалим дальше. Вот, кабы кто из людей обозных Брюховецкого да взял меня, — спасибо бы сказал. Мне самому непригоже идти в их стан: ведь, пожалуй, на гетмана самого наткнёшься...

   — Так я пойду, — сказал Иван Шушера.

   — Но ты, Федот, вот что подумай. Как попадёшься, так ведь горе тебе: и пытки, и, быть может, лютая казнь ждёт, — встревожился Никон. — Живым себя не дам, дядюшка, — перекрестился Марисов.

   — Нет, уж лучше грамоты не пошлю в Царьград.

Он отпустил верных своих слуг. Но на другой день явился к нему Марисов, валялся у него в ногах, целовал руки и ноги и молил послать его к патриарху.

Долго Никон не соглашался, но отчаянье и решимость Марисова были так естественны и так убедительны, что патриарх послал Шушеру и велел устроить отъезд его в Киев.

Шушера отправился в Малороссийское подворье.

Отъезд Брюховецкого предполагался в тот же день, а обоз должен был выступить немного позже.

Для Брюховецкого и его свиты были изготовлены экипажи и верховые лошади, и всё это с лёгким обозом должно было единовременно тронуться из Москвы.

На подворье была страшная суматоха: конюхи перебранивались с казаками, начальство с подчинёнными, каждый торопил и ничего не делал, за исключением чёрного люда. Наконец, вся эта орда устроилась и, вместе с выходом на крыльцо гетмана, вскочила на лошадей и тронулась в путь.

Шушера, присутствовавший здесь, удивился одному: сколько добра всякого они вывозят из Москвы.