Патриарх Никон

   — Нет у него воли-то ни на деньгу, — вспыхнул Никон. — Слушался бы меня, того бы не было. Обогатил бояр, сделал из них силу, надавал им поместья и сёла с крестьянами. Говорил я ему: объяви все земли, и вотчины, и государевы, чёрными[72]... разреши крестьянам юрьевы переходы. Да, он обещался и ничего не сделал. И я стал принимать и вотчинных, и поместных крестьян на церковные земли[73]... Дал он мне на это и клятву, что крестьяне будут чёрными, что уничтожит местничество; тогда не было бы и боярства. Из нашего боярства он сделал польское панство, и всё из-за погони за польскою короною. Теперь трудно с ними совладать... Байт, пущай-де Никон явится в Москву, да насильно сядет на престол патриарший... Хорошо, я пойду на Москву... народ пойдёт со мною, посадит меня на престол... а бояре ворвутся ночью в патриаршие мои палаты со стрельцами, и будет со мною то, что было со св. митрополитом Филиппом. Иное дело, явиться в Москву, поднять всех, броситься с ними в боярские дома, перерезать их и сжечь их дома. Но что тогда весь свет скажет о Никоне?.. Иное дело, коль он, царь, посадит Никона на престол, тогда я, патриарх и великий государь, сзываю вокруг трона и ратников, и всех верных бояр и царских слуг, и тогда мы идёт войною на крамольников во имя закона. Я ведь не против царя, а — за царя!

   — А царь говорит: пущай-де Никон сокрушает бояр, а я только спасибо скажу, да в ноги поклонюсь, — молвила инокиня.

   — Сокрушить?.. Да как, коли всюду, и здесь в обители, и по дороге, и на заставах московских, — всюду шиши да сыщики... Я здесь и шевельнуться не могу: тотчас в Москву дают знать... Теперь и ничего не сделаешь... А вот думу-то я думаю... У вас там в Киеве без митрополита... кажись?

   — Без тебя в церкви большая смута. Вместе с удалением твоим, патриарх, отложился от Руси митрополит Дионисий Балабан... Блюстителем митрополии поставили епископа черниговского Лазаря Барановича. Но Москва на него косилась; зачем-де без Никона он тянет к царьградскому патриарху? Вызвали они протопопа нежинского, Максима Филимонова...

   — Слышал. Это было несколько лет тому назад. Посвятили его сразу в епископы Мстиславские и оршанские, под именем Мефодия, и послали его в Киев блюсти престол митрополичий.

   — Теперь гетман Брюховецкий едет челом бить царю от святителей Малороссии: пущай-де Москва пошлёт туда митрополита.

   — Вот я и думаю. Пущай—де царь отпустит меня в Киев, и смута в церкви кончится. Засяду я на митрополичьей киевской кафедре... Что это за Брюховецкий? О нём что-то не было слышно.

   — Из польских он шляхтичей: отец был униат, а он принял православие... Из Малороссии только одна чернь тянет к православному царю, а из шляхты одни тянут к Польше, другие — к Москве. К Польше льнут те, которые хотят быть панами, владеть крестьянами и заседать на сеймиках и сеймах; та же часть из шляхты тянет к Москве, которая хочет боярства и дворянства. На востоке и севере Малороссии — казачество, и оно льнёт к царю, чтобы быть под рукою православного государя, а казачья шляхта тянет тоже сюда, чтобы получить поместья от царя в Белой и Великой Руси. Им выгоднее быть с царём, чем с польским королём, король в своих землях не может раздавать коронных поместий иначе, как только людям той же страны, и Сигизмунд лишь постановил за правило, что нужно при этом быть католиком. А русский царь раздаёт земли, как хочет. Вот и тянет их сюда, к Москве: дескать, там потеплее и нагреться-то можно на чужой счёт. А западная шляхта тянет к Польше, чтобы все чёрные земли вновь обратить в хлопство.

   — Всё один проклятый мамон у боярства и у панства, — вздохнул Никон. — Даже и чернь-то тянет сюда, чтобы избавиться ига польских панов... Говори дальше, так Брюховецкий...

   — Иван Мартынович тянет сюда: сделаться-де боярином-гетманом... Дома он казнил всех своих противников и, обрызганный кровью, он едет сюда в Москву... На днях он будет.

   — Пущай царевна Татьяна Михайловна переговорит с царём. Быть может, он отпустит меня в Киев, и коли я буду в Киеве, так приеду я под Москву с большою ратью и смирю тогда бояр.

   — Поговорить-то можно, но без бояр и собора святителей он тебя не отпустит.

   — А коль он заговорит на их освящённом, как они называют свою соборную думу, так ничего не выйдет. Они боятся меня... слабого измождённого старца, здесь в обители, так тем паче покажусь я им страшен среди казачества и в сердце всей славянской семьи. Да, коли б отпустили туда, было б иное дело. Снова я стал бы тем Никоном, что был тогда, когда снаряжал царя под Смоленск. Теперь же что я? Схимник... Уж ты лучше с царевною не говори, а я сам да попытаюсь с Брюховецким уладить. Пущай возьмёт меня в Киев, а оттуда отпустит в Царьград... Вспомнил я: у меня ведь живёт здесь в монастыре в боярских детях двоюродный мой племянник от сестры, курмышский посадский, Федот Тимофеевич Марисов... Я его пошлю к нему... а что будет, отпишу царевне... А её благословляю за всё её добро: коль не она, погибли бы мы здесь с голоду.

Инокиня поднялась с места; Никон обнял и облобызал её, благословляя с напутственною молитвою.