Патриарх Никон

Прискакав в Гадяч, Лучко никому не сказал о смерти гетмана Брюховецкого, а распорядился послать несколько подстав по четвёрке до самого Переяславля и после того отправился к Огарёвым.

Он рассказал им под секретом об ужасной смерти гетмана и объявил, что послал подставы до Переяславля, а они должны собраться в путь, чтобы в ту же ночь выехать и им.

   — Как это! — воскликнул Огарёв.

   — А так, — ответил Лучко. — Я выеду в лёгкой повозочке в Гадяч, а вы приходите туда. Мы и уедем.

   — Да нас возьмут и задержат в первом же селе или местечке, — сказала Огарёва.

   — Не задержат. Охранные листы я забрал из шатра гетмана и вписал в них: что ты, боярин, с женою отправляетесь послами в Переяславль, чтобы москали сдались; а в сопровождение к вам он и меня отпустил. Лошади — гетманские, да и я его служка, — меня по дороге знают все, — и как мы доберёмся до Переяславля, так там и концы в воду.

Огарёвы расцеловали его и стали готовиться незаметно в путь, укладывая лишь немного белья и платья в сумку.

Вечером они вышли будто бы прогуляться и направились к заставе. Там даже не было сторожа: Лучко распорядился так, чтобы всех разослать под разными предлогами.

Ночь была тёмная, и беглецы пошли по дороге, но вскоре они набрели на повозку.

Лучко забрал их к себе, и кони пошли крупною рысью.

На каждых тридцати вёрстах они находили подставы, и днём езда их сделалась быстрее, так что они прибыли в Переяславль без остановок.

Экипаж этот, лошадь и Лучко были известны по дороге, и поэтому повсюду народ им кланялся, не спрашивая, куда и зачем они едут.

У ворот Переяславской крепости их остановили, но Огарёв слез и потребовал стрелецкого сотского. Сотский его узнал и тотчас впустил в крепость.

Григорий Григорьевич Ромодановский находился в это время сам в Переяславле, и к нему направился Огарёв.

Ромодановский не был из искусных воевод, но это был честный и храбрый солдат и, несмотря на суровую наружность, имел доброе сердце.

Он обрадовался, увидев Огарёва и жену его в живых, и просил их зайти в хату, которую занимал.

Огарёвы передали ему о трагической кончине гетмана Брюховецкого и о том, как много они выстрадали и как теперь спаслись.

Выслушав их, Ромодановский тотчас велел оповестить войско о смерти Брюховецкого и сделал, согласно с этим, и другие распоряжения.

Исполнив долг службы, он возвратился и спросил Огарёва, желает ли он оставаться при нём и продолжать службу, или хочет ехать в Москву на отдых.

   — Не искалечен же я, — ответил Огарёв, — чтобы не продолжать службы царю, а жену, бью челом, отправить со стрелецкою охраною до нашей Украины... Да, кстати, её проводит даже Лучко.

Ромодановский согласился и был так любезен, что дал боярыне свой рыдван, с которым она на другой же день уехала в Москву с Лучком.

Приезд Огарёвой произвёл здесь сильное впечатление: на боярыню глядел терем как на великомученицу, а подвиг карлика Лучко наделал сильный шум.

В те времена карлики не считались мужчинами, и двери теремов были для них открыты; поэтому боярыни и боярышни полюбопытствовали поглядеть на это диво.

Огарёва упросила Лучко показываться с нею повсюду, и он сделался предметом какого-то обожания: его до крайности малый рост, его стройность, его маленькое личико и белые ручки приводили весь женский пол в восторг. Забывали, что он двадцатипятилетний мужчина, обнимали его и боярыни и боярышни.

Дошло о нём и в царский терем. Больная в то время царица Марья Ильинична, её дети и сестры царя — все пожелали его видеть, и Огарёва повезла его в царские палаты.

Когда весть о его приезде облетела дворец, в терем тотчас явился царевич Алексей Алексеевич, и когда увидел его, так сначала залюбовался на него, а потом бросился к нему и начал его обнимать и целовать.

И было действительно чем полюбоваться: его белое лицо и тёмно-карие добрые глаза, белые зубы, тёмно-каштановые шелковистые волосы были в те времена признаком высокой красоты; а одежда его придавала ему ещё больше блеска: на нём был чёрный бархатный казакин, шитый серебром, припоясанный золотым кушаком, с драгоценною пряжкою, — подарок покойного гетмана, а на ногах стучали у него красные польские сапожки с серебряными шпорами.

Лучко оторопел сразу, когда царевич выказал ему столько нежности, но оправился и поцеловал его руку.

Царевич, овладев им, потащил его в своё отделение, чтобы показать все свои диковинки: и попугая, и учёного грача, и дорогое оружие.

Но вот пришли за Лучком, чтобы он ехал с боярыней домой.

Алексей Алексеевич заплакал и объявил, что не расстанется с ним.

Сначала дядька, а потом мать уговаривали его отпустить домой карлика, но царевич заливался слезами.

Лучко объявил тогда с важностью, «что он готов остаться, если на это соизволит боярыня Огарёва и государь, но с тем, чтобы ему разрешено было беспрепятственно навещать боярыню, так как ему поручил Огарёв заботу о ней».

Огарёва, само собою разумеется, согласилась, а когда дядька доложил о нём царю, тот велел привести к себе и царевича, и Лучко.

Поглядев на Лучко, царь сказал: