Патриарх Никон

Вскоре загорелся мятеж по всему востоку Руки и слышались в пожарищах, в дыму, пламени и кроволитии имена Никона и царевича Алексея.

Но на побоище слышалось не одно лишь имя Стеньки, было ещё несколько других, из которых не менее гремели имена: Харитонова, Федьки Сидорова и Алёны, еретички-старицы.

Шли даже слухи, что Никон с царевичем да с батюшкою Степаном Тимофеевичем идут освобождать крестьян и наказать воевод и бояр.

Хотел Стенька положить голову свою за овцы, но образ несчастной персиянки не оставлял его, и он, отвергнув брак, венчал казаков, обводя их с невестами вокруг дерева, причём пелись только свадебные песни.

Коли я, да атаман, совершил такой грех, — думал он, — так пущай мы все грешны.

Когда же боярство узнало, что в лагере Стеньки произносится имя Никона, они передали об этом царю, и Никона ещё крепче стали запирать в келью и разобщили со всем светом.

XLII НАТАЛЬЯ КИРИЛЛОВНА НАРЫШКИНА

После смерти царицы Марьи Ильиничны хозяйкою царского терема сделалась царевна Татьяна Михайловна.

Царские дочери имели в это время следующий возраст: Евдокия — двадцати двух, Марфа — шестнадцати, София — двенадцати, Екатерина — десяти, Мария — девяти, Феодосия — шести лет.

Старшие дочери усопшей и сама царевна Татьяна были против нового брака царя, вот почему на новый год, т.е. 1 сентября 1669 года, она имела следующий разговор с Анной Петровной Хитрово, мамкою нового наследника престола Фёдора.

   — Слышала ты новость, — говорила раздражённо царевна, — братец затеял женитьбу. Смотрины назначил к февралю... племянницы мои ревмя плачут: дескать, не хотим мачехи. Покойная матушка говаривала: коль будет мачеха, добра не ждать.

   — Да ведь царь-то не Бог знает как стар, — молвила уклончиво Хитрово, — ему и сорока нетути... а кровь так и брызжет из щёк...

   — Оно-то так, да не к слову, уж оченно он разжирел, — вздохнула царевна. — Люблю-то и я его без души, да чего боюсь: кабы к нему не влез тестик облыжный. Братец мой покладист; ну, и учнёт всем ворочать, да и сживёт всех наших родственников со свету, а мачеха загрызёт и племянников, и нас с тобою, Анна Петровна.

Была это святая правда, но Анна Петровна смолчала и только произнесла, крестясь набожно:

   — С нами силы небесные.

Помолчав немного, Татьяна Михайловна взяла её за руку и сказала:

   — Ты, Анна Петровна, теперь наша мать, и на душе твоей будет грех, коли нам не поможешь. Коли будут смотрины, ты учини так, чтобы царю ни одна не была годна...

   — Учинить-то учиним, да и у тебя, царевна, всё в руках: хозяйка ты теперь в тереме, а царь души в тебе не чает.

   — Боюсь я, что тут не послушается... Гляди, всё боярство поднялось и пришлют они видимо-невидимо невест.

Этим окончился их разговор, но обе приняли тайное намерение постараться во чтобы то ни стало, если не расстроить свадьбы, то, по крайней мере, отложить её на неопределённое время.

Татьяна Михайловна, однако же, отгадала: с Покрова до февраля явилось в Москву на смотрины восемьдесят невест. В Золотой Царицыной палате их осматривали и все они не попали наверх.

Ликовал и торжествовал терем, и считал уж победу за собою, как совсем нежданно Матвеев привёз из своего дома воспитанницу свою, Наталью Кирилловну Нарышкину, с указом великого государя: без смотрины-де взять её наверх, т.е. как кандидатку на невесты.

Наталья Кирилловна произвела сильное впечатление на терем: стройная, как тополь, с выразительными умными глазами, с тёмно-каштановыми волосами, с прекрасными зубами и немного смуглым лицом, не набелённая и не нарумяненная, в возрасте уже возмужалая, т.е. за двадцать лет, она была необыкновенно эффектна.

Сделайся она в обыкновенном порядке, по избранию терема, царскою невестою, она стала бы его идолом, а тут, никем незнаемая, худородная, да ещё воспитанница худородного Матвеева, она встречена наверху верховыми боярынями и всем теремом хотя вежливо, но сухо.

   — Вот-то напасти, — кипятилась царевна Татьяна Михайловна, зазвав в тот же день к себе Хитрово, — с этой-то стороны и не ожидала я. Спрашивала братца, а тот говорит: «Знаю я ещё из-под Смоленска Наташу... На руках её носил в лагере... Потом из виду упустил. А теперь захворал Артамон Матвеевич, и я его посетил... Гляжу, а за ним ухаживает девица в покрывале. — «Кто она?» — спрашиваю я; а он в ответ: «Помнишь, великий государь, девчурку Наташу в смоленском лагере, — вишь, какая выросла». — «Ну, — говорю, — хочу я чествовать её...» Ушла Наташа, принесла серебряные чарки да заморского вина, ну и чествовал я её: в ноги поклонился да облобызались... Как подняла она покров, так сердце моё забилось и выскочить хотело, а в ушах точно кто шепчет: это твоя судьба, сам Бог её послал».

   — Коли судьба, так Бог благословит, — молвила Анна Петровна.

   — Ах, Анна Петровна, покладиста ты стала; а по-моему, коли восемьдесят невест спустили, да почище смолянки, так и её сплавить-то надоть.

   — Коли твоя воля, царевна... но как-то и сплавить?