Патриарх Никон

   — Для того и созвал я вас на это малое сидение, что не хотел разглашать о дерзостной вдове всей думе, — продолжал государь и снова наклонился к столу.

   — Потайно взять её самое да представить пред твои царские очи, — робко заметил духовник.

   — Потайно! Как же тебе удастся потайно её схватить да из дому вызволить?! Неладное толкуешь ты, отче! — не удержался от замечания Алексей Михайлович.

   — Возьми, государь, в тоем случае сына её, Ивана, — предложил Хитрово.

   — Почто сие действо? Какая на нём вина — ни ты, ни я не знаем! А невиновного зачем же брать?

   — Коли сына возьмёшь, так мать сама придёт к тебе о нём просить!

   — Неладное толкуете вы мне! Что скажешь ты, князь Пётр? Тебе она роднее, ближе, ты можешь нам благой совет подать, — окинув его проницательным взглядом, сказал царь.

Урусов поднялся с лавки и, подойдя к столу, медленно произнёс:

   — Оставь её на время в покое, государь. Попробуй, авось, одумается, а я тем временем наеду к ней, поговорю с ней не как посланец царский, а как родственник.

   — Пожалуй, твоя и правда, — задумчиво прошептал Алексей Михайлович, — пождём!

Снова воцарилось молчание, нарушаемое только потрескиванием восковых свечей.

   — Но только месяц, не больше шести недель ждать буду, а потом...

И государь решительно махнул рукою.

   — Уйти прикажешь, государь великий? — робко спросил Хитрово.

   — Идите с богом, а ты, князь Пётр, останься: ещё кое-что я передать тебе хочу.

Хитрово и царский духовник удалились.

   — Сколь жалко мне, поверишь, князь, сына Морозовой, Ивана! Сын боярина Глеба мог бы быть верным слугою мне и государству, теперь же гибнет он среди глупых бредней этих изуверов! Вот ради него только и соглашаюсь я ждать покорности Морозовой...

Урусов низко поклонился царю.

   — Спасибо, государь, за твою милость к ослушнице!

   — Всё, что я тебе сказал, всё передай ей да посоветуй ей прогнать протопопа и всех стариц! Негоже это ей, боярыне Морозовой! А коли постриг свой захочет сохранить, в любой из монастырей поступить вольна!

И царь, сам взволнованный этими словами, отпустил князя.

XIV

На другой день утром Урусов повелел жене, чтобы она шла к сестре и передала ей волю государя.

Хотя Евдокия Прокопьевна сознавала, что государь отпустил для Морозовой срок покаяния только благодаря ходатайству князя Петра, ей показалось обидным, что сестру так не любят во дворце.

   — Почто не оставят её в покое, что злого содеяла она перед великим государем, чем прогневила она его?!

Урусов гневно посмотрел на жену.

   — Сказывал я тебе чем. Ты это и сама сознаешь! Аввакум, Мелания да все им присные крутят голову твоей сестре. Пусть отошлёт их от себя, и царь всё простит ей!

   — Святых людей ты, князь, напрасно винишь; они блюдут веру православную, как она идёт издревле! Вина их, что они не хотят покориться новшествам Никона.

   — Покорятся, княгиня, покорятся, — горячо возразил Урусов, — согнут им выю!

Румянец залил лицо Евдокии Прокопьевны.

   — Никогда, князь, никогда этого не будет! В вере своей стойки они, ох, как стойки!

Изумлённо взглянул Урусов на жену.

   — Ты это откуда знаешь, княгиня, аль сама прельщена ими?

Урусова готова была признаться мужу о своих беседах с Аввакумом, но мысль, что это может повредить сестре и общему делу, остановила её.

   — Поезжай к сестре, — снова сказал Урусов, — старайся уговорить её, время ещё есть.

Княгиня уехала.

Передав Морозовой, что требовал от неё царь, Евдокия не ждала благоприятного ответа.

   — Наша вера истинна, — запальчиво вмешался в разговор Аввакум, — и не может царь о ней настоящего понятия иметь, так как Никоновой ересью прельщён.

   — Отсюда выходит, — сказала Морозова, — что царь наш неблаговерен: как же мы будем неблаговерному царю повиноваться и руку ему целовать?

   — Горе, горе церкви православной, чего только не творят никониане. Ох, собаки, что вам старина-то помешала!

- Помешала, батюшка, помешала! — воскликнули некоторые из стариц, здесь присутствующих.

Отыдите от нас, еретики, не замайте старых, святых, непорочных книг пречистых, как не беда бы содеяся в земле нашей?.. Всех еретиков от века в ереси собрали в новые книги. Духу лукавому напечатали молиться...

Голос протопопа становился всё громче и громче. Глаза горели; фанатик сказывался в каждом его движении, в злобной нетерпимости к чужому учению.

   — Не отступимся от православной веры, не служим никонианской ереси! — послышались голоса среди верных.

   — Не слушайте, дети, не слушайте, пропадёте, аки трава, ежели прельститесь их лестью, не подобает с ними, поганцами, вам верным и говорить много.

Дав немного успокоиться после произведённого им впечатления, Аввакум коротко произнёс:

   — Нечего много говорить.

И снова окинув всех пытливым взглядом, умело закончил следующими словами:

   — Братия и сёстры мои, светы! Запечатлеем мы кровию своею нашу православную христианскую веру со Христом Богом нашим, Ему же слава во веки, аминь.

Тяжело вздыхая, стали расходиться присутствующие.

В горнице остались с Аввакумом только две сестры, да старица Мелания.

Аввакум сел на лавку около стола, все три женщины стояли против него.