Патриарх Никон

Говорил он о служении Господу и о долге служителей церкви.

Речь его была сжатая, резкая, но голос чудодействен: он то уподоблялся нежному голосу матери, говорящей с ребёнком, то был грозен и повелителен, так что оратор овладевал толпою, заставляя её то умиляться, то плакать, то трепетать.

И в тот миг, когда Никон взывал к нечестивым, грозя им вечным судьёю, блеснула молния, грянул гром и колокола церковные затрезвонили.

Монахи со страху попадали на колени; но Никон не растерялся, сняв наперсный крест с шеи, он поднял его высоко над головою своею и, призывая Господа сил и благословляя братию, изрёк всепрощение всем предстоящим.

   — Знамение великое, — шептались между собою монахи...

Знамение так сильно подействовало на всех, что монахи встали и бросились под его благословение; Никон со всеми лобызался.

После того братия повела его в трапезную, и Никон рассказал им о похождениях своих в Соловках.

Братия с негодованием слушала рассказ Никона и многие из именитейших монахов обещались отписать обо всём в Москву.

   — Мир не без добрых людей, — сказал Никон, возвращаясь в келью своего дяди.

Дядя же молвил:

   — То св. Илья пророк, которого на Украине зовут «паликопы», благовествовал, что благодать Божья осенила тебя, и он трезвонил, слушая твоё слово.

И с этими словами всегда шутливый и насмешливый его дядя обнял его и крепко поцеловал:

   — Аминь, аминь глаголю, св. Дух найдёт на тя, и будешь ты благовествовать премудрость пред царями, князьями и народами, и будешь ты превыше всех предстоящих в сей обители. Аминь.

XVII ЧЕРНИЦА

В тереме царском, на женской половине, в одной из уединённых спален, сидит дочь царя Михаила Феодоровича, Татьяна. Она очень опечалена: много свах было прислано к матери её Евдокии Лукьяновне, и знатнейшие боярские роды били челом, чтобы осчастливить их и отдать руку сестры её Ирины, но все получали отказ.

   — Я, — говорила царица, — не была бы сама женою царя, если бы князь Львов и Шипов успели уговорить короля датского отдать за царя племянницу свою; но тот отказал, так как царь требовал, чтобы невеста приняла наш закон. Потом отправили послов к королю шведскому Густаву-Адольфу, чтобы он высватал царю сестру курфирста Бранденбургского (прусского) Екатерину, но и та не хотела принять православия; тогда царь женился на княжне Марье Владимировне Долгорукой, но та вскоре умерла, и тогда лишь царь женился на ней, Евдокии Лукьяновне Стрешневой. Но она сама сознает ошибку царя, и потому впредь царские дочери будут выданы лишь за иностранных королевичей.

Отказ этот опечалил Татьяну, так как она чувствовала зазнобушку к князю Ситцкому, сыну того, который был заточен в монастыре Кожеезерском Годуновым, поэтому не было никакой надежды когда-нибудь выйти замуж.

В печали за себя и за сестру царевна Татьяна Михайловна послала за черницей Алексеевского монастыря Натальей, имевшей большое влияние на царицу.

Теперь она ожидала её и была в тревоге, как примет ещё черница, эта схимница и строгая подвижница, её просьбу уговорить царицу, чтобы она и царь отменили своё решение.

Но вот кто-то идёт; вошла сенная девушка и черничка.

Монахиня перекрестилась пред образами и остановилась почтительно у двери.

Татьяна Михайловна подошла под её благословение и, взяв её за обе руки, усадила под образа на мягкий татарский топчан, устланный персидским ковром.

   — Матушка, — сказала она, — я в большой горести и печали, матушка царица и батюшка царь порешили выдать нас за королевичей.

   — Что ж, и с Божьей помощью, — заметила черничка.

   — Да где же взять-то королевичей?.. Не народятся же они для нас и будем мы невесты Христовы... А здесь разве мало именитых боярских и княжеских родов, да все своего закона.

Черничка молчала.

   — Есть Воротынские... Голицыны... Ситцкие.

Последнюю фамилию она произнесла заикаясь и шёпотом.

Монахиня глубоко вздохнула и, обняв её, произнесла с чувством:

   — Я поговорю с великой государыней, матушкой царицей, но едва ли будет толк: царь и бояре и весь синклит так порешили; а батюшка царь не изменяет слово своё и будет стоять на своём.

Татьяна Михайловна зарыдала.

   — Не плачь, — говорила нежно монашка, — нужно покориться воле Божьей; гляди и на меня, — она откинула чёрное покрывало, скрывавшее её лицо; царевна увидела пред собою дивную красавицу, — и я ещё молода и была хороша, любила своего мужа, но Богу угодно было сделать его сподвижником своим, и мы расстались... оба поступили в монастырь, и я не жалею: в мире столько горестей, столько печали, а в обители святой мирно текут мои дни.

   — И я поступлю в монастырь.

   — Зачем? Приедет королевич, выйдешь замуж... дети твои будут царствовать.

   — Не приедут королевичи, не изменят своего закона.

   — Будешь тогда невеста Христова и в царском тереме, здесь тебе и почёт, и уважение.

   — Но разве тебе не жаль было покинуть мира? — прервала её царевна. — Расскажи свою жизнь, как сама отреклась от счастья, и тогда и я поверю.

Подумав немного, монашка сказала:

   — Изволь, лишь ради твоего счастья раскрою тебе тайники своего сердца; они же только ведомы были Царю Небесному.