Патриархальный город

— Заткнись, понял, пока что ничё не видно! Правда, вон там, за столом, вроде кто-то знакомый, слышь, приятель деда Таке… Точно, на том краю стола сидит господин Григоре Панцыру… Он был в молодости панцыр[47], понял, полководец и генерал панцыров. И он убивал в чужих землях язычников, и отрубал им головы, и колошматил их, значит, чтобы их и духу не было! А теперь, вишь, когда постарел, сидит за столом да вино пьет, и плевать хотел на то, что все его боятся, хотя ему уже лет сто, слышь!..

Люди в доме повернули к окну головы, должно быть, услышав голоса, и замерли в ожидании.

Старшой подал знак начинать, и к небу вознесся хилый писк, сопровождаемый ревом бугая, бренчаньем коровьего колокольчика и щелканьем кнута — как учил полковник Цыбикэ Артино из военного министерства:

Тише, братцы, погодите,
Нас от дома не гоните,
Возле чарки собирайтесь,
Нас послушать не чурайтесь:

Снова год родился,

Дед Троян явился,
Бьет копытом серый конь,
Грива, как огонь…

Выкрикивая стихи, бренча колокольцем, щелкая кнутом и поплевывая на ладони, чтобы выдавить из бугая рев пострашнее, пятеро колядующих не спускали глаз с окон столовой, — а ну как да удастся высмотреть в каком-нибудь углу стеклянные клетки со зверями. Но видно было только хозяев дома да двоих приглашенных: Григоре Панцыру и Тудора Стоенеску-Стояна.

Никто не узнал бы сегодня Григоре Панцыру, а уж Таке-фонарщик и подавно. Борода у него была расчесана, под ней свежий воротничок, а узел галстука каким-то чудом завязан на положенном месте. Сидя во главе стола, напротив хозяйки дома, он острым взглядом посматривал то на Адину Бугуш, то на Санду, то на Тудора Стоенеску-Стояна и вместо обычной вонючей трубки покуривал умеренно пахучие сигареты.

Разумеется, если бы еще пару дней назад, в канун новогодних праздников, разнесся слух, будто Григоре Панцыру принял приглашение на ужин и согласился провести несколько часов в семейной обстановке, за столом, накрытым чистой скатертью, с серебряными приборами и хрустальными бокалами, — слух этот был бы решительно опровергнут как нелепая выдумка.

За последние пятьдесят лет в городских анналах не было отмечено случая, чтобы Григоре Панцыру принял подобное приглашение. Да и сам Санду Бугуш, когда два дня назад приглашал Панцыру, делал это просто так, на всякий случай. Ему было больно думать, что в эту, посвященную домашним радостям, рождественскую ночь те мужчины, у которых нет ни жены, ни родни, обречены тосковать у синьора Альберто либо в «Сантьяго», «Беркуше» или «Золотом барашке». Тудора Стоенеску-Стояна Адина пригласила заранее. Пику Хартулар, которого она тоже позвала, выведал обиняком, кто будет из гостей еще, и при имени Тудора Стоенеску-Стояна внезапно вспомнил, что дал слово Клеманс Благу непременно быть на ее вечере с танцами и шампанским.

Лишь в последний момент, просто на всякий случай, Санду высказал такую мысль Григоре Панцыру. И вот Григоре Панцыру предстал перед ними, преображенный в «Парикмахерской-модерн», благоухающий лавандой, с белым платочком в нагрудном кармашке; из остальных карманов были вытряхнуты табачные крошки, выброшены обломки мела, карандашные огрызки и засаленные записные книжки.

Теперь он сидел во главе стола и смотрел поверх цветочной вазы на Адину Бугуш, но мысли его упрямо возвращались к горбу Пику Хартулара. И ему было грустно.

Голоса за окном смолкли.

Санду Бугуш не стал посылать служанку, чтобы раздать мелочь, разложенную на уголке стола. Он вышел сам и вернулся с пятью мальчуганами, подталкивая их в спину.

— Адина, милая, я знаю, ты этого не любишь. Но эти ребятишки замерзли. Буквально ледышки!..

Адина едва заметно пожала плечами. Ей было все равно, замерзли эти мальчики под окном или нет; привели их в дом или нет.

Она думала о других мальчиках в доме на окраине: Амелике, Фабиане и Михэицэ. О кулачке, что злобно грозил, прогоняя ее прочь: «Уходи, плотивная! Уходи отсюда!..» Бедняжка Исабела, что-то она поделывает в эту ночь? Свертки с игрушками и гостинцами были сложены на стеклянном столике в ее комнате, но отослать их она не осмелилась. Боялась, как бы они не вернулись к ней обратно с роковой отповедью.

А на письмо, отправленное больше месяца назад Теофилу Стериу, так и нет ответа, ни записки, ни строчки, ни слова; а ведь ей было бы достаточно простого «да» или «нет»!

Проницательный взгляд Григоре Панцыру то останавливался на ней, то сквозь завесу сигаретного дыма устремлялся на Тудора Стоенеску-Стояна или на Санду с его обвислыми тюленьими усами.