Патриархальный город

Господин Атанасие Благу огляделся вокруг, пошарил взглядом на столах, под столами, на стульях, под стульями; вгляделся в развешанные по стенам картины, изображавшие страдания ревнивца Отелло, заглянул в потускневшее зеркало, где отразилось призрачное лицо индейского вождя Монтесумы, в боевой раскраске отправляющегося на бой с Фернандо Кортесом. Посмотрел на стойку синьора Альберто, на курчавый каракуль шевелюры синьора Альберто.

Нигде ни намека на решение.

Пирожки, картины времен Джузеппе Ринальти I, пепельницы, чайные ложечки, стаканы, амфора с выцветшим драже, конфетные коробки, афиши о предвыборном турне Тэнасе — все было. Не было только решения.

— Успокойся, Тэнэсикэ! — повторил Григоре Панцыру. — Не утруждай свои извилины. Решения все равно не найдешь… Да и не с чего горожанам на тебя жаловаться. Все это повторяется испокон веку, с тех пор, как стоит Кэлиманов холм. В предместье Траскэу и в кварталах бедняков каждую осень и весну — наводнение, люди барахтаются в лужах и вязнут в непролазной грязи. Такая жизнь выпала на долю их отцам, такие же мучения ждут и их — до самой смерти! Разве ты святой Сысой, чтобы творить чудеса и менять порядки, которые держатся со времен Митру Кэлимана?

— Так и я то же самое говорю! Да разве меня слушают? Разве слушают?

— Говори, и тебя услышат… Подумаешь, важность! Да при этаком солнце, да при нашем небе, под воробьиный гам, с подснежником в петлице всякий только бы вверх и смотрел. И резвился бы от радости, как резвился, помнится, и ты, а однажды взбрыкнула и понеслась, раздувая ноздри, даже извозчичья кляча Аврама Барбароссы. Зато твои болота и лужи заставляют людей опускать взгляд на грешную землю. Возвращают к действительности. Приходится поглядывать, куда ступаешь… И вспоминать, что жизнь господь нам дал не для того, чтобы скакать да резвиться. Не так ли, пескари?

Пескари с грустью признали, что, увы, истинно так, и жизнь, и весна даны господом богом не для того, чтобы скакать да резвиться. Дети требуют башмаков, жена соломенной шляпы, а пальто перелицовки, да не один раз: сперва лицом наизнанку, а потом лицом налицо.

— Это и называется законом сохранения энергии! — пояснил господин Григоре. — Ты здесь ни при чем. В хозяйственных планах правительства он не записан. А если тут, в низине, болота твои слишком уж отвратительны, — переплыви овраг и, возведя очи горе, утешайся чистотою небесной. Когда же от синевы небесной и благолепия охота придет порезвиться, глянь себе под ноги — и порядок, любая охота пройдет. Так, Тэнэсикэ, можешь в совете и доложить!

— Вам бы только шутить да смеяться! — снова заныл господин Атанасие Благу, — Другие резвятся, а я…

— Брось, ты и сам был не прочь порезвиться, резвишься и сейчас, и потом будешь, — только ты резвишься дома, а мы здесь. Все по тому же закону — сохранения энергии господина Григоре… — пробубнил Пику Хартулар, разворачивая надушенный платок и складывая его монограммой наружу.

Господин Атанасие Благу побрел было прочь, схватившись, по непонятной ассоциации идей, за карман жилетки и нащупывая вчетверо сложенный список.

Но Григоре Панцыру властным движением трубки вновь приковал его к месту.

— А покамест, Тэнэсикэ, вместе с твоим Эмилом Савой, укрепили бы Кэлиманов холм. Как бы весенние потоки не смыли всю глину с него в долину.

— А что я могу? Что мы можем сделать? — И господин примарь воздел руки к небу, что раскинулось по-за потолком кофейни «Ринальти».

Собравшимся представился случай убедиться, что татуировка господина примаря — целостный ансамбль. Мотивы арабесок, украшавших его лицо, повторялись и на руках.

— Хватит притворяться! — хмуро глянул на него Григоре Панцыру. — В этом деле мне не до шуток. Ты прекрасно знаешь, о чем речь.

— Ничего я не знаю, господин Григоре.

Григоре Панцыру подергал себя за спутанную бороду и вдруг заговорил совершенно иным тоном: рассерженный учитель с высоты своей кафедры отчитывал ученика, обнаружив в нем зародыши человеческих пороков.

— Послушай, Благу Тэнасе! Ты у меня учился. Я помню, что в школе ты был размазней и тугодумом… Но при всем том порядочным человеком. Добрым и глупым. Теперь, рядом с Эмилом Савой, ты, как я погляжу, становишься таким же плутом, как и он… Поверь, тебе уже поздно, ты слишком стар, чтобы обучаться этому ремеслу…

— Господин Григоре…

Господин примарь невольно заговорил жалобным тоном ученика Благу Атанасие, умоляющего учителя Григоре Панцыру разрешить ему переэкзаменовку.

— Господин Григоре, ну что вы, ей-богу… Тут ведь кругом люди…