Все это дошло до сознания немногих, для немногих имело реальный смысл, и совсем немного тех, кому предстоит еще узнать об этом сегодня из некрологов, напечатанных в газете.
А пока что город будоражили события более насущные и животрепещущие. Месяц назад сменилось правительство. На носу были выборы. Господин префект Эмил Сава сделал крутой вираж: руководствуясь расчетами, которые никому еще не удавалось раскусить, порвал со своей прежней партией, перешел на сторону оппозиции и, оставаясь префектом, с жестокосердием сатрапа вел избирательную кампанию против своих вчерашних соратников. Окружающие села отрядили в город своих людей, обученных новому для них ремеслу политики — поразузнать, что говорится и что готовится. Базарный день был подходящим случаем для такого расследования. Агенты господина префекта Эмила Савы трудились в поте лица. Вербовали новое войско. Уламывали колеблющихся. Корчмы гудели от новообращенных клиентов.
Смерть Теофила Стериу произошла где-то чрезвычайно далеко, и известие это ничуть не взволновало людей, совершенно чуждых его нелепому затворничеству.
Обо всем этом грустно размышляла Адина Бугуш, трясясь в пролетке с разбитыми рессорами, которая, миновав Большую улицу, окраинными переулками приближалась к дому Исабелы.
Старик Дуламэ не встретил Адину у ворот. Словно раскаленным железом ее обожгла мысль: она не была здесь целых два месяца. И все потому, что раз от разу Исабела принимала ее все холоднее, а настойчивость была бы воспринята как неделикатность. Теперь (она погладила замшевую сумочку с письмом Теофила Стериу) вот здесь заключено волшебное слово, которое разрушит злые чары и разгладит лоб, изборожденный морщинами — следами безысходного горя. Но старик Дуламэ не встретил ее у ворот.
Странно.
И на улице, залитой ласковым и щедрым весенним солнцем, не видно играющих детей. Нет знакомых занавесок на окнах комнаты Исабелы, где стоит этажерка с испанскими книгами, на стенах развешаны иберийские ландшафты и где теперь, когда веет ласковый ветер апреля, уже нет надобности топить печь.
Она постучала в запертую дверь.
Дверь приотворилась, и в щелку осторожно выглянула незнакомая крючконосая кумушка в черном платке.
— Вам, извиняюсь, кого?
Вопрос прозвучал не слишком доброжелательно.
— …Исабелу. Я ищу барышню Исабелу…
Дверь приоткрылась пошире, но скрюченная фигура кумушки в черной шали по-прежнему загораживала проход.
— Вам, стало быть… мадаму Исавелу?.. Значит, еще одна!.. Месяц никто не спрашивал, а теперь валом повалили… Вчера был один из налогового, что ходит с книгой и с сумкой под мышкой. Дескать, за мадамой Исавелой долги остались: или пускай платит, или вещи у ней с молотка продадут… Продашь, как же! Было бы что, да было бы откуда… А нынче ищи ветра в поле… С нее теперь взятки гладки!
Адина Бугуш ухватилась рукой за косяк.
— Бабушка, прошу вас, объясните. Бог с ним, с налоговым инспектором… Что с Исабелой? Где она? Где все — Фабиан, Амелика… В общем, дети?..
Кумушка захихикала, прикрывая сморщенной рукою рот, в котором виднелись синие беззубые десны:
— Это, сударыня, я и сама хотела бы знать! Сама мучаюсь. Хотелось бы узнать, как вчерашнему инспектору, который все хотел вон там, на двери, красную бумажку прилепить… Тут я ему и объяснила, на какое место мадаме Исавеле эту бумажку прилепить, если когда-нибудь на ее след нападет, да только вряд ли…
— Бабушка, прошу вас… Прошу вас…
Адина Бугуш отняла руку от двери и искала, за что бы ухватиться.
Все плыло у нее перед глазами. Крючконосая кумушка с синими деснами. Дверь, на которую инспектор хотел прилепить красное уведомление. Косяк, за который она ухватилась.
Она опустилась на перила галереи. Поближе к столбу, обхватив его рукой.
— Бабушка, прошу вас, объясните мне. Где все люди из этого дома? Куда они делись?
— А что, она и вам задолжала, дорогая госпожа?.. — пожелала наперед разузнать кумушка, по-прежнему загораживая дверь.
— Нет, бабушка, об этом и речи нет… Я просто хочу узнать, где сейчас Исабела. Что с ней случилось? Она моя подруга.
Кумушка в сердцах раздавила носком туфли какую-то весеннюю букашку, которая попалась ей на глаза. Тщательно обтерла подошву о порог и только после этого поглядела из-под черной шали на просительницу.
— Стало быть, вы ее подруга?.. Поздненько же вы спохватились! Случиться-то ничего не случилось… А только была ваша подруга — и нету ее.
— Не поняла, бабушка, простите. Не поняла!.. — умоляюще повторяла Адина.
— А вы потерпите чуток — и поймете. Перво-наперво, дом этот мой, вот так. Я мать Тимофтеску, архивариуса префектуры. Костикэ Тимофтеску. Звать меня Алексия Тимофтеску… Алексия — это по имени Александра, потому как родилась я тридцатого августа, на двенадцатое воскресенье после троицы, в день святых мучеников Александра, Иона и Павла, так что имя мне дали по дню рождения. Стало быть, дом этот моя собственность… А теперь взгляните и подивитесь, в каком он виде после мадамы Исавелы, вашей подруги!
Адина Бугуш взглянула, но не удивилась. Ей стало грустно.