Патриархат заработной платы. Заметки о Марксе, гендере и феминизме

Отсутствие у нас заработной платы как дисциплина

Семья – это, по сути, институциализация нашей неоплачиваемой работы, нашей неоплачиваемой зависимости от мужчин и, следовательно, институциализация разделения внутри рабочего класса, которое также дисциплинировало и самих мужчин. Дело в том, что отсутствие у нас заработной платы и наша экономическая зависимость – вот что удерживало мужчин на их рабочих местах, гарантируя то, что, всякий раз, когда они хотели отказаться от работы, им приходилось иметь дело с женой и детьми, зависевшими от них. Вот основание «старых привычек – мужских и наших», которые, как говорит Лопейт, так тяжело сломать. Неслучайно мужчине сложно попросить нестандартный график, чтобы он мог заниматься еще и уходом за детьми[21]. Одна из причин, по которым мужчины не могут договориться о частичной занятости, состоит в том, что заработная плата мужчины имеет ключевое значение для выживания семьи, даже когда женщина приносит в дом вторую зарплату. И если мы «обычно предпочитаем или находим менее требовательные работы, которые оставляют нам больше времени на уход за домом», причина в том, что мы сопротивляемся интенсивной эксплуатации[22], то есть расходованию самих себя на заводе, за которым следует еще более быстрое расходование себя дома. Также мы знаем, что отсутствие у нас заработной платы за домашний труд – первичная причина нашей слабой позиции на рынке наемного труда. Неслучайно, что мы получаем наименее оплачиваемые рабочие места и что всякий раз, когда женщины проникают в тот или иной мужской сектор, зарплаты падают. Работодатели знают, что мы привыкли работать бесплатно и что мы хотим заработать хоть какие-то собственные деньги, а потому они могут нанимать нас задешево. Кроме того, тот факт, что домашний труд не оплачивается, наделил эту социально навязанную работу видимостью естественности («женственности»), которая сказывается на всем, что мы делаем, где бы мы это ни делали. Поскольку домашний труд и женственность слились друг с другом, а «женское» стало синонимом «домохозяйки», мы переносим эту идентичность и «навыки уюта», приобретенные нами еще при рождении, на любое рабочее место, куда бы нас ни нанимали. Это означает, что дорога к заработной плате часто приводит нас к еще большему объему домашнего труда. Поэтому не нужно нам говорить, что главное – помнить, что мы – это определенный ПОЛ[23]. Годами капитал говорил нам о том, что мы хороши только для секса и рождения детей. Таково половое разделение труда, и мы отказываемся его увековечивать, и именно о нем нам обязательно напоминают, когда мы спрашиваем: «Что, собственно, значит быть женщиной? Какие особые качества, если таковые есть, всегда и безо всяких исключений относятся к этой характеристике?»[24] Задавать такие вопросы – значит напрашиваться на сексистский и расистский ответ. Кто скажет, кто мы такие? Сегодня мы можем выяснить лишь то, кем мы не являемся, в той мере, в какой мы приобретем способность сломать навязанную нам идентичность. Именно правящий класс или же те, кто стремится править, предполагают естественную и вечную человеческую личность; ведь она увековечивает их власть над нами.

Прославление семьи

Неудивительно то, что поиски сущности женственности у Лопейт приводят ее к откровенному прославлению нашего неоплачиваемого труда дома:

Дом и семья традиционно создавали единственный зазор в капиталистической жизни, в котором люди могли удовлетворять нужды друг друга из любви или заботы, даже если часто они также удовлетворяются из страха или на основе господства. Родители забоятся о своих детях из чувства любви, по крайней мере в какой-то степени… Я даже думаю, что память об этом остается с нами навсегда, когда мы вырастаем, так что мы всегда храним утопическое воспоминание о труде и заботе, основанной на любви, а не на финансовом вознаграждении[25].