Patrida

— Умоляю, найдите мне мою девочку! Не может быть, чтоб она умерла, пропала. Не может быть… Ночью совсем случайно узнала: эшелон с арестованными уходит от Пресненской пересылки. В шесть утра. Заперла дверь. Оставила спящего ребёнка. Ей тогда было полтора годика. Не помню, как доехала, пробилась, нашла эшелон на путях, чудом увидела мужа. В последний раз. Крикнул из зарешеченного окна вагона: «Купи мне чайник!» Господи, где ж я куплю ему чайник?! И опять чудо — конвойный солдат продал чайник. Свернула трубочкой оставшиеся деньги, всунула в носик, подала конвойному, чтоб передал. Подскочил офицер с овчаркой на поводке: «Записку передаёшь?!» Вырвал чайник. Меня арестовали. На шесть лет. А дома, запертый, спал ребёнок. Моя Наташенька…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Третий день валил снег. Ни неба, ни моря за окном не было видно. Только гудящая кутерьма белых хлопьев, гонимых северо–восточным ветром.

Непогода снова пришла с заснеженных просторов России. Оттуда на Салоники, на архипелаг Северные Спорады, на Пеллопонес циклон с громадной скоростью перемещал сплошной поток чреватых снежными зарядами туч.

Оторвавшись от своей рукописи, Артур Крамер стоял возле стеклянной двери на терраску, ждал, когда Лючия позовёт его завтракать. Тщился разглядеть у причала яхту, хотя бы концы её мачт. Трудно было поверить в то, что всего три дня назад он плыл под белыми парусами по синим, спокойным водам. Как всякое парусное судно, яхта шла беззвучно. Лишь позванивали под килем струи воды. Что‑то неземное было в этом одоленье пространства, словно намёк на иной способ передвижения — ангельский… Лючия поставила его у штурвала, а сама управляла шкотами. Посередине пути она позвала его вниз, в каюту. Артур увидел нечто вроде гостиной, отделанной красным деревом, спальню, камбуз с баром и холодильником. Здесь был даже душ, даже телефон, телевизор.

Лючия наскоро сделала бутерброды с сыром, открыла банку консервированных ананасов, достала из бара бутылку «Мартини», налила ему в бокал со льдом.

— Нас пока что не унесёт куда‑нибудь в Турцию? Или в Египет?

— Не будь в тревоге. Тут есть то, что в авиации зовут «автопилот». Я поставила по компасу.

— Ну и дела! А ведь здесь можно работать, писать…

— Бамбино, можно жить, путешествовать по всему миру. В центре Парижа на Сене, и в Лондоне, и в Барселоне имеются причалы. Ты подходишь, тебя подключают к электричеству, телефону, пресной воде, ко всем коммуникациям и можешь жить, сколько захочешь. Некоторые так живут годами, заводят на яхте собаку, цветы. Надоест — плывут в другие места. Им даже не нужен дом на берегу.

— Ну, это для очень богатых людей.

— А разве мы не такие? Мы такие. Если хочешь, весной, в мае, оставлю отель на Филиппа и Поппи, немножко научу тебя стать моряком. Мы пройдём через Гибралтар в Атлантику, поднимемся к северу, через Сену войдём в Париж. Ведь ты не был в Париже?

— Да кто меня пустит, с моим паспортом?

— Проблему надо решать. В Афинах. Звонила — Манолис ничего не сделал. На днях полетим вместе.

У меня там связи в парламенте. В других местах. Если б ты знал, в каком я была шоке, услышав, что албанцы убили на острове человека. — Лючия глянула в иллюминатор. — Идём наверх. Уже близко. Да, когда Артур поднялся на палубу, было уже близко. В стороне от пестроты города и гавани на фоне гор белела вилла Лючии.

— Что это там среди моря, слева? — он показал на далёкий заснеженный конус.

— Это видно только в такую погоду, как сейчас. Гора на острове Эвиа. Очень далеко.

Пока Лючия убирала паруса, включала двигатель, он стоял у штурвальчика, посматривал на приближающийся мыс, на виллу, и опять всё казалось сном. Таким же несбыточным, как возможность жить на яхте, плавая от страны к стране, от Барселоны к Парижу.

Она отстранила его от управления яхтой, сама взялась за штурвал.

— Если поплывём весной, где‑нибудь остановимся по пути?

— Конечно. В Неаполе, в Марселе. Где хочешь. Не будем никуда спешить. Можем оросить якорь. Плавать посередине моря. Ловить рыбу. — Не отпуская штурвальчика, поцеловала его и взмолилась: — Отойди от меня… Лучше возьми на корме канат. Будем причаливать.

А утром они проснулись в белом мире.