Patrida

Вместе с этим беспрерывно падающим снегом на Артура снизошло спокойствие. Он вставал рано, шёл на кухню, выпивал чашку чая, брал с собой апельсин или яблоко, поднимался в свою комнату, открывал крышку секретера и садился работать.

Снег за окном создавал привычное ощущение зимы, как бы соединял с Россией, зыбко и чисто.

К одиннадцати часам Лючия звала вниз, на кухню, где был накрыт завтрак, или же, как она говорила, — ланч. Свежая после душа, с подобранными наверх волосами, одетая в меховую безрукавку поверх тонкой шифоновой блузки, она теперь не носила никаких украшений, кроме серебряного браслета с тремя дельфинчиками на левой руке.

— Знаешь, давно необходимо ехать к Филиппу — в отель и на ферму. Хочу это сделать вместе с тобой. Перед Афинами обязательно. Растает снег, и поедем.

— Как долго он может идти?

— В прошлом году в конце января шёл целую неделю. Люди в городе и в горах не могли идти по улице, ехать. Хлеб бросали с геликоптера. Кончилось электричество и телефон. Здесь это катастрофа.

На следующий вечер свет действительно погас. Прекратилась и телефонная связь.

«Хорош был бы я, если б жил теперь в доме Манолиса», — думал Артур, когда вечером вместе с Лючией рассматривал при свечах книги в шкафу и на полках её рабочего кабинета.

Его поразило обилие сочинений на русском языке. Здесь, на острове в Эгейском море, рядом с брошюрами Кропоткина и Бакунина, изданными ещё до революции, оказались «Вопросы ленинизма» Сталина и «Архипелаг ГУЛАГ», «Братья Карамазовы», красный том «Избранного» Владимира Маяковского, словари… Конечно, книг на итальянском было куда больше — труды Маркса, Грамши, речи Берлингуэра, переводы Сартра, «Доктор Живаго». Здесь же нашла место и его, Артура Крамера, синенькая книжечка.

Лючия стояла рядом с поднятым шандалом в руке. Ревниво следила за тем, как он переставляет книги, разглядывает корешки. Артур понимал: все это — её прошлое, её несбывшиеся надежды. Не хотел это прошлое ворошить. Но Лючия, поставив шандал с тремя горящими свечами на письменный стол, опустилась в кресло, сказала:

— Теперь благодаря вам на Западе совсем не читают книг. Почти ни у кого нет библиотек, ничего, кроме каталогов крупных фирм одежды и питания.

— Почему это благодаря нам?

— Один раз говорила тебе: предали мир, лишили его цели, веры в справедливость. Не знаю, зачем теперь держу эти книги. Снова читать не могу. Не поверишь, бамбино, не так давно, до тебя, открыла «Коммунистический манифест» и плакала. Ты не можешь понять.

— Могу, — Артур шагнул к ней, погладил по голове. Лючия откинула его руку.

— Нельзя было позволить Сталину делать фашизм вместо социализма. Теперь у вас как везде — безработные, проституция, мафия.

— Прости меня, — промолвил Артур. — Я все это тоже пережил, пока не понял: без Бога ничего доброго не построишь.

— Без Бога! А знаешь, такой философ Хайдеггер сказал: «Бог умер». Если был Гитлер — Бог умер. Если твоего священника убили — Бог умер; такого, как ты, хотят убить — Бог умер. Наши церкви на Западе стали пустой ритуал. Они спят. Не хочу даже говорить о религии. Ты, fanciullo, умный, а зачем ходишь в церковь, имеешь крест на груди?

Артур вздохнул.

— Бог за действия людей не отвечает. Странно — об этом не помнит никто, хотя в Библии сказано прямо: человек создан по образу и подобию Божьему, обладает свободой воли. Бог прислал нам Иисуса Христа… Вот горят свечи в шандале. А ты задумывалась, зачем горят свечи в церквах, в часовнях, зачем люди носят крест?

— Театр, — сказала Лючия. — Никогда не соглашусь быть марионеткой.

— Да. Для многих теперь — театр. А на самом деле, Лючия, девочка моя, когда Его распяли и римляне начали преследовать тех, кто понял, Кто есть Христос, в темноте подземелий, катакомб, пещер вместе собирались такие люди. Они зажигали свечи просто, чтоб не быть в темноте, а опознавая своих, тайно показывали друг другу спрятанные на груди крестики. Вот в память тех времён — свечи в церквах, крест на моей груди. И, конечно, прежде всего — в память Того, Кто был на нём распят. Но Он не погиб, не умер. Имей в виду — это Он зачем‑то привёл меня сюда на остров, соединил с тобой.

Лючия сидела, обхватив руками виски.

— Что касается моей России, — продолжал Артур, — она доверилась Марксу, Ленину, отвергла Бога. А Бог, об этом часто говорил мой духовный отец, если хочет наказать — лишает разума человека, страну.

Свечи догорали, потрескивали.

— Люди читают вместо Библии каталоги фирм. А что делать таким, как я? — Лючия подняла голову. — В этом обществе потребления у таких пропала цель жизни… Знаешь, даже хотела ехать на Кубу, к Фиделю Кастро… Теперь понял, как без радости жила до тебя? Ты мне стал и муж и бамбино. Кроме тебя нет цели.

— Так нельзя говорить. Знаешь что? Свечи догорели. У тебя есть другие? В гостиной? Хочешь, пойдём вниз? Ведь мы, по сути, ни разу ещё не говорили серьёзно.

— Разве? Даже когда молчим, даже когда я с тобой ночью, ты для меня — серьёзно. Разве не так?

Артур свёл её вниз по тёмной лестнице, усадил за стол в гостиной. Нашёл и зажёг свечи, сам соорудил ужин, сел напротив неё.