Патрик Мелроуз. Книга 1 (сборник)

Николас тяжело опустился на тиковое сиденье унитаза. Восторги от обучения Бриджит элементарным навыкам поведения в обществе и в постели поутихли, как только он перестал гордиться собой и сообразил, что она не желает ничему учиться. После поездки во Францию надо будет заглянуть в «Аспрей»{17}, купить ей прощальный подарок. Вот только он пока еще не готов сменить ее на девушку из отдела старых мастеров в аукционном доме «Кристиз» – скромная ниточка жемчуга на синем джемпере под самое горло, – которая мечтала помочь хорошему человеку сохранить фамильное имущество; генеральская дочь, привычная к строгой дисциплине. Такой девушке, уныло размышлял он, наверняка понравятся болотистые холмы на границе Шропшира и Уэльса – сам он, как ни старайся, так к ним и не привык, хотя и считался их полноправным владельцем, а в отвергнутом заявлении на принятие в члены клуба «Праттс»{18} родом занятий пришлось указать «фермер». Остряки не уставали повторять: «Николас, а я-то думал, что ты хозяин клуба». В клуб его забаллотировали, потому что у него было слишком много врагов.

И тут кишки его не выдержали и взбунтовались. Он сидел на унитазе, обливаясь потом, как фрик-параноик из любимого комикса Бриджит, и представлял, как верещит Толстяк Пул: «Да он мудак! Если его сюда примут, я уйду. Навсегда. В „Турф“». Не надо было просить Дэвида Мелроуза выставлять его кандидатуру. Но Дэвид, один из ближайших друзей отца Николаса, десять лет назад еще не был мизантропом, пользовался всеобщим уважением и не сидел все время в Лакосте.

Дорога из Клейбон-Мьюс в Хитроу была так хорошо знакома Николасу, что он ее не замечал. Его мутило, а похмелье вступило в сонливую фазу. Он устало скрючился в уголке такси. Бриджит, которой еще не надоели поездки за границу, радовалась гламурной жизни: в июле они с Николасом съездили в Грецию, а в августе – в Тоскану.

Бриджит терпеть не могла Николаса в прикиде «англичанин за границей», особенно шляпу-панаму, которую он сегодня надвинул на самые глаза, показывая, что в разговоры вступать не намерен. И кремовый пиджак из шелка-сырца, и желтые вельветовые брюки. Ей было стыдно и за рубашку в тонкую темно-красную полоску, и за жесткий белый воротничок со скругленными углами, и за ослепительно начищенные туфли. Туфли вообще были его пунктиком. У него было пятьдесят пар, все ручной работы, специально для него, и абсолютно одинаковые – ну почти. Мелкие детали, которыми отличались туфли, он почему-то считал очень важными.

А вот Бриджит одевалась обалденно. Что может быть лучше сексапильной лиловой мини-юбки и ковбойской куртки из черной замши с бахромой на спине и вдоль рукавов? Сквозь черную футболку, прикрытую курткой, задорно выпирали соски. Ну и конечно, все обращали внимание на черно-лиловые ковбойские сапоги; да, их снимать запаришься, зато они классные.

По большей части Бриджит не видела смысла в том, что ей рассказывал Николас, поэтому он задумался, стоит ли упоминать об инжире. Если честно, то не очень-то и хотелось, чтобы она поняла, в чем там дело. Все произошло лет десять назад, вскоре после того, как Дэвид уговорил Элинор купить дом в Лакосте. Тогда они еще не были женаты, потому что мать Элинор пыталась расстроить свадьбу, а отец Дэвида грозился лишить его наследства.

Николас приподнял край панамы.

– Я тебе не рассказывал, как первый раз гостил в Лакосте? – спросил он и на всякий случай уточнил: – Там, куда мы едем.

– Нет, – уныло протянула Бриджит. Ну вот, опять нудит, будет сейчас заливать о людях, которых она знать не знает, и о том, что случилось до ее рождения. Фу, тоска.

– Элинор… Вы с ней встречались в «Аннабели»{19}, ты не помнишь, наверное.

– А, которая напилась?

– Да, – откликнулся Николас, обрадованный тем, что она хоть что-то не забыла. – Так вот, Элинор, которая тогда еще не злоупотребляла выпивкой, а была очень застенчивой и робкой, купила особняк в Лакосте. Однажды она сказала Дэвиду, мол, какая жалость, что переспелый инжир осыпается, гниет на земле и вообще пропадает зря. На следующий день, когда мы втроем сидели на террасе, Элинор снова об этом упомянула. Лицо Дэвида похолодело, он выпятил нижнюю губу – то ли обиженно, то ли жестоко, в общем, плохой знак – и сказал нам: «Ну-ка пойдемте со мной». Мы и пошли, как провинившиеся школьники в кабинет директора. Он широким шагом направился к дереву, мы с Элинор поплелись следом. На каменной дорожке под деревом валялись плоды – полусгнившие, раздавленные, некоторые упали недавно и истекали соком, над ними вились осы, как над ранами, впивались в липкую красно-белую плоть. Дерево было огромным, и инжира на земле было очень много. И тут Дэвид сделал такое… Вообще невероятно. Он велел Элинор стать на четвереньки и съесть все плоды с земли.

– Прямо при тебе? – округлив глаза, спросила Бриджит.