— Спасибо большое за приглашение, но мне правда тяжело сейчас общаться с незнакомыми людьми, — ответил Патрик.
Он поздновато начал разыгрывать карту скорби по отцу, и Анна ему не поверила.
— Правда, поезжай с нами, — уговаривала она. — Я уверена, это будет пример «бесстыдной роскоши».
— Не понимаю, о чем ты, — сонно проговорил Патрик.
— Давай я хотя бы адрес тебе запишу, — сказала Анна. — Мне не хочется надолго оставлять тебя одного.
— Ладно. Запиши, и я пойду.
Патрик знал, что нужно принять спид, или он невольно воспользуется советом Анны «подремать пару часиков». Глотать целую капсулу «красавчика» не хотелось, ибо сулило полных пятнадцать часов мегаломаниакальной одиссеи, а такой ясности сознания Патрик не хотел. С другой стороны, надо было избавиться от чувства, будто его опустили в озеро медленно застывающего цемента.
— Где туалет?
Анна махнула рукой, и Патрик побрел по ковру в указанном направлении. Он запер за собой дверь и ощутил знакомое чувство безопасности. В туалете можно было дать волю своей одержимости собственным физическим и духовным состоянием, которой так часто мешало присутствие других людей и отсутствие хорошо освещенного зеркала. Почти все лучшие минуты его жизни прошли в санузлах. Там он кололся, нюхал, закидывался таблетками, разглядывал свои зрачки, руки, язык, заначки.
— О уборные! — продекламировал Патрик, раскидывая руки перед зеркалом. — Ваши аптечки любезны моему сердцу весьма! Ваши полотенца осушают реки моей крови…
Он вытащил из кармана «Черного красавчика». Надо было принять ровно столько, чтобы… что он собирался сказать? Забыл. О господи, снова потеря краткосрочной памяти, этот профессор Мориарти наркомании, уничтожает то бесценное состояние, которое изо всех сил пытаешься сохранить.
— Бесчеловечный изверг, — пробормотал он.
Черная капсула наконец разделилась, и Патрик высыпал половину содержимого на португальский кафель рядом с раковиной. Вытащил новенькую стодолларовую купюру, скатал ее в тугую трубочку и вдохнул кучку белого порошка с плитки.
В носу защипало, на глазах выступили слезы, но Патрик, не позволяя себе отвлекаться, закрыл капсулу, завернул в бумажный носовой платок, убрал в карман, потом, по непонятной причине, почти против воли, достал снова, высыпал вторую половину на плитку и тоже вдохнул. Если вдыхать, действие будет не такое долгое, убеждал он себя. Уж очень обидно делать что-то наполовину. И вообще, у него только что отец умер, тут трудно не растеряться. Главный его героический подвиг, подтверждение серьезных намерений и самурайского статуса в борьбе с наркотиками — что он не колется героином.
Патрик подался вперед, проверил в зеркале зрачки. Они определенно расширились. Сердцебиение участилось. Он чувствовал себя посвежевшим, бодрым, даже агрессивным. Как будто не было наркотиков и алкоголя — ощущение полного контроля. Маяк спида пронзил лучами черную ночь кваалюда, виски и смены часовых поясов.
— И, — добавил он, с важностью бургомистра берясь за лацканы, — мрачную тень нашей скорби об усопшем Дэвиде Мелроузе.
Сколько он пробыл в уборной? По ощущению примерно всю жизнь. Наверное, скоро спасатели начнут выламывать дверь. Патрик начал быстро соображать. Ему не хотелось бросать пустую капсулу «Черного красавчика» в мусорное ведро (паранойя!), так что он пропихнул обе половинки в слив раковины. Как объяснить Анне, отчего он вышел из туалета ожившим? Патрик плеснул в лицо холодной воды и не стал вытираться. Оставалось только одно — спустить воду. Каждый наркоман делает это, выходя из туалета, в надежде громким аутентичным звуком обмануть публику, толпящуюся у него в мозгу.
— Господи, — проговорила Анна, когда он вошел в гостиную. — Ты почему лицо не вытер?
— Я взбодрил себя холодной водой.
— Да? И что же это за вода такая?
— Очень освежающая, — ответил Патрик, вытирая потные ладони о брюки и садясь. — Да, кстати, — произнес он, тут же вставая снова. — Я бы выпил еще виски, если можно.
— Конечно, — обреченно сказала Анна. — Да, забыла спросить, как Дебби?
Как всегда, когда Патрика просили оценить чужие чувства, на него напал ужас. Как Дебби? Да откуда ему, нафиг, знать? Тут самому бы спастись из-под лавины собственных чувств, не отпуская сенбернара своего внимания на сторону. С другой стороны, после амфетамина отчаянно хотелось говорить, да и вопрос нельзя было оставить совсем без ответа.
— Ну, — начал он из другого конца комнаты, — Дебби идет по стопам своей матери, пишет статью про идеальную хозяйку дома. Следы Терезы Хикманн, невидимые никому, светятся во тьме для ее послушной дочери. Однако мы должны сказать «спасибо», что она не позаимствовала манеру речи у отца.
На миг Патрик вновь утратил связь с реальностью, уйдя в размышления о своем психологическом состоянии. Он чувствовал полнейшую просветленность, но лишь в отношении собственной просветленности. Мысли, ожидая своего появления, вибрировали на старте, подводя его новообретенное красноречие до опасного близко к молчанию.