Патрик Мелроуз. Книга 2

Для чувствительного уха Нэнси в замечаниях Николаса было слишком много яда. Да, ее мать не желала соседства с простым людом. Ничего удивительного, потому что все остальное было совершенством. В этом саду Фрагонар писал девиц Коломб, значит в доме должен быть Фрагонар. У первоначальных владельцев в гостиной висели два больших Гварди, значит для аутентичности обстановки требовалось купить обе эти картины.

Нэнси завораживал блеск и падение материнского семейства. Когда-нибудь она непременно напишет книгу о матери и тетках, легендарных сестрах Джонсон. Годами она собирала материал, дивные крупицы, которые всего лишь требовалось довести до ума. Только на прошлой неделе она уволила бездарного молодого исследователя – десятого в череде алчных эгоманьяков, желавших получить деньги вперед, – но не раньше, чем ее последний раб раздобыл копию свидетельства о рождении бабки. Согласно этому восхитительному старинному документу, бабка Нэнси родилась в «стране индейцев». Могла ли дочь молодого офицера, бродя среди соломенных тюфяков и беспокойных лошадей в земляном форте на Западных территориях, вообразить, что ее дочери будут расхаживать по галереям европейских дворцов и набивать свои дома обломками ушедших династий? Плескаться в черной мраморной ванне Марии-Антуанетты, пока их золотистые лабрадоры буду дремать на коврах из тронного зала императорского дворца в Пекине. Даже свинцовые вазоны на террасе «Павильон-Коломб» были сделаны для Наполеона. Золотые пчелы собирали пыльцу с серебристых, мокрых от дождя цветов. Нэнси считала, что Жан убедил мать купить эти вазоны в неосознанной попытке отомстить Наполеону, который назвал его предка, великого герцога де Валансе, «дерьмом в шелковых чулках». Ей хотелось сказать, что Жан весь в предка, только без шелковых чулок. Она вцепилась в руку Николаса, словно боялась, что ужасный отчим отнимет и его.

Если бы мама не развелась с отцом! Они вели такую гламурную жизнь в Саннингхилл-Парке, где выросли они с Элинор! Принц Уэльский захаживал к ним запросто, да и кто только не захаживал, и в доме никогда не бывало меньше двух десятков гостей, чудесно проводящих время. Да, папа любил заваливать маму дорогущими подарками, которые ей приходилось оплачивать самой. Когда она говорила: «Ну зачем ты, не стоило», она действительно имела это в виду. Мама уже боялась что-нибудь сказать про сад. Если ей случалось заметить, что клумбам не помешало бы больше синего, папа выписывал невероятные цветы из Тибета, которые цвели три минуты, а стоили как целый дом. Но до алкогольного помрачения папа был душой компании и так заразительно шутил, что еда в тарелках начинала дрожать, потому что от смеха у лакеев тряслись руки.

Когда разразился биржевой кризис, адвокаты прилетели из Америки, чтобы убедить Крейгов подумать об отказе от некоторых излишеств. Думать пришлось долго. Разумеется, о продаже Саннингхилл-Парка не могло быть и речи. Им так нравилось принимать там своих друзей. Увольнять слуг хлопотно, да и жестоко. Без дома на Брютон-стрит им просто негде будет переночевать в Лондоне. Два «роллс-ройса» с шоферами нужны, потому что папа неисправимо пунктуален, а мама всегда опаздывает. В конце концов они решили, что вместо шести газет к завтраку каждому гостю будут подавать пять. Адвокатам пришлось смириться. Состоянию Джонсонов кризис не грозил: они были не биржевыми спекулянтами, а промышленниками и владельцами немалой части городской Америки. Люди всегда будут нуждаться в твердых жирах, средствах для химчистки и жилье.

И даже если папа был чересчур расточительным, второе мамино замужество можно было объяснить лишь погоней за титулом – определенно она завидовала тете Герти, которая вышла за князя. В семейной истории Джонсонов Жан остался лжецом и вором, распутным отчимом и деспотичным мужем. Когда мама умирала от рака, Жан закатил истерику, что ее завещание бросает тень на его честность! Она оставляла ему свои дома, картины и мебель пожизненно, а после его смерти они переходили к ее детям. Неужели он настолько не заслуживает ее доверия? Неужели он сам не способен завещать собственность ее детям? Ему прекрасно известно, что это деньги Джонсонов… и так далее и тому подобное, морфин, боль, вопли, негодующие обещания. Мама изменила завещание, а Жан всех обманул и оставил состояние племяннику.

Господи, как же Нэнси его ненавидела! Он умер почти сорок лет назад, но она до сих пор лелеяла планы его убийства. Жан украл все, что у нее было, разрушил ее жизнь. Саннингхилл, Павильон, палаццо Арикеле – все было потеряно. Нэнси оплакивала даже утрату некоторых джонсоновских домов, которые могла бы унаследовать только в случае смерти многочисленных родственников, что, разумеется, было бы большой трагедией, зато уж она бы сумела навести там порядок получше некоторых.

– Все эти чудесные вещи, эти чудесные дома! – причитала Нэнси. – Где они теперь?

– Дома, вероятно, на прежнем месте, – отвечал Николас, – но живут в них те, кто может себе это позволить.

– Вот именно! На их месте должна была быть я!