– Что ж, дорогой мой, поговорим после церемонии. Чудесно, что ты в такой превосходной форме. Мои соболезнования, хотя в случае твоей бедной матери такой исход нельзя назвать иначе, чем избавлением от мук. В старости я превратился в своего рода Флоренс Найтингейл, но даже Леди-со-светильником в моем лице пришлось ретироваться перед зрелищем столь удручающим. Это станет серьезным препятствием в попытке меня канонизировать, но я предпочитаю наносить визиты тем, кто еще ценит хлесткие ремарки и бокал шампанского.
Казалось, Николас собрался уходить, но передумал.
– Не злись из-за денег. Двое-трое моих друзей, промотавших все, что у них было, окончили дни в государственной больнице, и, должен сказать, меня поразила отзывчивость персонала, в основном иностранцев. А что еще делать с деньгами, как не тратить их, если они у тебя есть? Или злиться, если их нет. Люди слишком носятся с этим весьма ограниченным ресурсом. На самом деле я хочу сказать: злись из-за денег, ибо это то немногое, на что они годятся: выплеснуть злость. Доброхоты порой жалуются, что у меня слишком много
И Николас заковылял прочь, не притворяясь, будто ждет иного ответа, кроме восторженного молчания.
Когда Патрик вспомнил, как болезнь и умирание Элинор не оставили камня на камне от ее хрупких шаманских причуд, «религиозные фанатики» Николаса показались ему скорее наивными пацифистами. В конце жизни Элинор пришлось пройти беспощадный курс самопознания, с «тотемным животным» в одной руке и погремушкой в другой. Ей довелось практиковать самую суровую форму аскезы: ни речи, ни движения, ни секса, ни наркотиков, ни путешествий, ни покупок, почти никакой еды. Одна, в молчании анализируя свои мысли. Если, конечно, в ее случае можно говорить об анализе. Возможно, Элинор казалось, что не она анализирует мысли, а мысли анализируют ее, готовые наброситься, словно голодные хищники.
– Ты думаешь о ней? – спросил голос с ирландским акцентом.
Анетта опустила исцеляющую руку на плечо Патрика и понимающе склонила голову набок.
– Я думаю, жизнь – это история того, чему мы уделяли внимание, – ответил Патрик, – остальное лишь сборы в дорогу.
– Мне кажется, ты смотришь на это чересчур мрачно, – сказала Анетта. – Майя Энджелоу говорит, смысл нашей жизни в том влиянии, которое мы оказываем на других людей, возбуждая в них хорошие или плохие чувства. Элинор всегда возбуждала в людях хорошие чувства, это был один из ее даров миру. Ах, представь, – воскликнула она неожиданно, сжав локоть Патрика, – мне только что пришло в голову! Мы находимся у реки, в крематории Мортлейк, чтобы попрощаться с Элинор, а угадай-ка, что я читала ей в нашу последнюю встречу? Никогда не угадаешь! «Деву в озере!» Это такой артурианский детектив, ничего особенного. Но, учитывая связь Элинор с водой и ее любовь к артуровским легендам… Вода, повсюду вода!
Патрика поразило, что Анетта ничуть не сомневалась в утешающей силе своих слов. Раздражение сменилось отчаянием. Знать, что его мать по собственной воле жила среди этих непроходимых тупиц! Какой правды она так упрямо избегала?
– Кто знает, отчего крематорий и плохой роман носят отдаленно сходные названия? И так заманчиво порой выйти за границы здравого смысла. Впрочем, я знаю, кому такие сближения по душе. Видишь старика с тростью? Расскажи ему. Он любит такие вещи. Его зовут Ник. – Патрик смутно помнил, что Николас ненавидит свое сокращенное имя.
– Шеймус шлет свои наилучшие пожелания, – сказала ничуть не обиженная Анетта.
– Спасибо. – Патрик с преувеличенной вежливостью склонил голову, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться.