Патриот

Обдумывать это надо не иронически, а серьёзно. И вскоре жестокое воображение понесёт вас по вашим страхам так быстро, что к остановке «глаза полны слёз» вы прикатите моментально. И тут важно не изводить себя гневом, ненавистью и мечтами о мщении, а сразу перейти к принятию. Это бывает нелегко.

Помню, один из первых таких сеансов пришлось прервать, потому что от мысли: «Умру здесь, забытый всеми, и меня ещё как зэка похоронят в безымянной могиле, сообщив родственникам, что, согласно закону, место захоронения не раскрывают» — я с трудом удержался, чтобы не вскочить и не начать в бешенстве крушить всё вокруг, переворачивая шконки и тумбочки с криками: «Суки, вы не имеете права хоронить меня в безымянной могиле, это незаконно и несправедливо!» Мне действительно хотелось это кричать.

Но вместо криков нужно спокойно это обдумать. Ну окей. Так случится, ну и что? Бывает ведь похуже.

Мне 45, у меня семья, дети. Я прожил какую-то жизнь, чем-то интересным занимался, что-то полезное сделал. А вот сейчас война — девятнадцатилетний парень едет на броне, осколок в голову прилетел, и всё: ни семьи, ни детей, ни жизни. В Мариуполе сейчас мёртвые мирные жители на улицах валяются, их собаки обгладывают, и для многих из них братская могила будет лучшим исходом. И вообще ведь ни за что. Я-то сам сделал свой выбор, а там просто жил человек, работал, семью кормил. И в один прекрасный вечер злобный карлик из телевизора — президент соседней страны — объявил его нацистом и заявил, что он должен умереть, потому что Украина была создана Лениным. И завтра к нему в окно прилетит снаряд, и нет у него больше ни жены, ни детей, и самого его нет.

А сколько вокруг зэков невиновных! Ты с пакетом писем сидишь, а у него ни письма, ни передачи. Заболел и умер в тюремной больнице. Один.

А диссиденты в СССР? Марченко умер от голодовки в 1986 году, и через пару лет чёртов Советский Союз развалился.

Так что даже худший из возможных сценариев совсем не такой и худший, если хорошенько подумать. Надо брать. Смиряюсь и принимаю.

Очень мне с этим помогла Юля. Я не хотел, чтоб и её мучило вот это: «А вдруг через месяц отпустят», и — главное — чтоб она понимала, что я тут совсем не страдаю, изнывая от тюремных тягот. Поэтому на первом длительном свидании, гуляя по коридору и переговариваясь в месте, максимально удалённом от натыканных везде камер с микрофонами, шепчу ей на ухо:

— Слушай, я не хочу звучать драматично, но, я думаю, есть большая вероятность, что я отсюда никогда не выйду. Даже если всё рушиться начнёт, они меня просто грохнут при первых признаках краха режима. Отравят.

— Я понимаю, — кивает она. Голос её звучит твердо и спокойно. — Я сама об этом думала.

Мне сразу хочется её схватить и сжать изо всех сил от радости — так здорово всё-таки! Никаких дурацких слёз. Именно в такие моменты понимаешь, что нашёл правильного человека. Ну, или она нашла тебя.

— Поэтому давай просто для себя решим, что так, скорее всего, и будет. Типа, примем базовый сценарий и станем строить жизнь, исходя из этого, ну а если уж будет лучше, то отлично. Но мы на это не рассчитываем и не надеемся зря.

— Ага, так и сделаем.

Голос её, как обычно, звучит как у какого-то мультяшного персонажа, но она совершенно серьёзна. Смотрит на меня снизу и хлопает своими глазами с огромными ресницами.

Тут уж я не выдерживаю и хватаю её в охапку, сжимая от восторга: ну где ещё найти человека, который такие важные и сложные вещи обсудит с тобой без драм и заламывания рук? Она сама всё отлично понимает и, как и я, надеется на лучшее, но готовится к худшему.

Юля смеётся и вырывается. Я целую её в нос, и мне становится гораздо легче.

Понятно, что во всём этом есть какая-то уловка и самообман. Смиряешься с наихудшим развитием событий, но внутри всё равно звучит голос, который не заглушишь: «Да ну на фиг, не может быть такого». Конечно, уверяя себя в неминуемой горькой участи, очень хочешь, чтобы тебя непременно переубедили.

В общем, какой-то непростой процесс идёт в голове, но на собственном опыте утверждаю: если окажетесь в сложной ситуации — попробуйте, это работает, если думать так честно и серьёзно.

Второй приём вообще не то чтобы блещет оригинальностью, а стар так, что читатель должен закатить глаза: это, конечно, религия.

Подходит только верующим и, с моей точки зрения, вовсе не требует истовых жарких молитв у окошка барака три раза в день (явление в тюрьмах весьма распространённое).

Я всегда считал и говорил, что верующему человеку и вообще жить проще, а уж оппозиционной политикой заниматься — тем более. Вера упрощает жизнь, а не осложняет.

Исходная позиция упражнения та же. Лежишь, смотришь на нары над собой и предельно честно задаёшь себе вопрос: являешься ли ты верующим христианином? Ну вот по сути. Необязательно верить, что какие-то деды в пустыне когда-то жили по 800 лет и что море буквально перед кем-то расступилось.

Но являешься ли ты последователем религии, основатель которой принёс себя в жертву людям, расплачиваясь за их грехи? Веришь ли в бессмертие души и прочие классные штуки?