Патриот

Хочу вам сказать: никогда я так хорошо не спал, как в ту ночь. Кажется, что в таких обстоятельствах ты должен метаться в четырёх стенах и места себе не находить, но нет — засыпаешь как младенец. Тревожно только перед приговором, а когда он позади — чего нервничать? Я не сомневался, что проведу следующие пять лет в тюрьме. Моя жизнь была предопределена и понятна. Никаких сюрпризов.

Утром в мою камеру пришли охранники с обходом, спросили, есть ли у меня пожелания. Я попросил принести пару книг из тюремной библиотеки — Льва Толстого. Прошло два часа, но охранники не возвращались, а потом дверь открылась и мне велели с вещами идти на выход.

— Куда, — говорю, — вы меня ведёте?

— На апелляцию.

— Какую ещё апелляцию? Я её даже подать не успел.

— Прокуратура подала.

«Что-то тут нечисто», — начал лихорадочно думать я. Я же юрист, мне прекрасно известно, что так быстро апелляции не бывают.

Меня и Офицерова снова привезли в суд, посадили в «аквариумы» — стеклянные боксы для преступников, — и уже там я узнал, что накануне в Москве прошёл огромный стихийный митинг. Прямой эфир, с помощью которого власти хотели показать, что я виновен, сработал прямо противоположным образом: люди видели, что дело сфабриковано, и пришли в бешенство, когда нам с Петей дали реальные сроки. Потом, когда я добрался до компьютера, я посмотрел фотографии с того митинга и был очень впечатлён: огромная толпа людей собралась в будний день, буквально через пару часов после приговора, на главной улице Москвы — Тверской. Вышли десятки тысяч людей, и все, кто был там в тот день, позже рассказывали мне, каким незабываемым был этот митинг. Я даже начал им немного завидовать.

Прямо во время митинга, пока я, ни о чём не подозревая, писал в камере про комаров, прокуратура выступила с официальным заявлением: они попросили пересмотреть нашу с Офицеровым меру пресечения и заменить на более мягкую. В российской практике — событие немыслимое.

У меня потом почти в каждом интервью спрашивали: «Как вы считаете, почему это произошло?» Такое ощущение, что все думают, будто я знаю какой-то секрет и в один прекрасный день расколюсь. Но я никаких секретов не знаю и по-прежнему убеждён, что первый приходящий в голову ответ — правильный: Кремль испугался людей. Скорость, с которой люди самоорганизовались и вышли, и их количество вынудили Путина пойти на уступки.

Нам с Офицеровым заменили меру пресечения, выпустив из-под ареста, и мы вернулись в Москву. На вокзале нас встречали сотни человек. Я тут же погрузился в предвыборную кампанию.

Это было как в кино, но при этом парадоксальным образом всё, что тогда происходило, было самой что ни на есть реальной жизнью. Мы окончательно наладили работу штаба и придумали занятия для волонтёров. Нашим изобретением стали кубы — лёгкие конструкции, составленные из баннеров два метра в высоту. Мы использовали их как мобильные точки агитации, ставя в разных районах Москвы. Они привлекали внимание, к кубам подходили люди, читали, что написано на баннерах, разговаривали с волонтёрами, обязательно стоявшими рядом. Куб мог поставить любой желающий — достаточно было связаться со штабом.

Вторым направлением нашей работы стали мои встречи с избирателями. На телевидение и в газеты меня не пускали, так что я решил общаться с людьми лично. Я не зря написал, что наша кампания была как в кино. Я большой фанат сериала «Прослушка». В одном из сезонов там есть история о том, как герой баллотировался на пост мэра Балтимора. Я объяснил сотрудникам штаба, которые отвечали за организацию этих встреч, что я хочу такую же картину: сцена, стулья для пожилых людей, публика, стоящая вокруг. Наверное, это очень типично для американской избирательной кампании, но в России никто ничего подобного никогда не делал.

Это была самая утомительная работа в моей жизни. Каждое утро я просыпался и думал: «Господи, сегодня опять несколько встреч». Их было от трёх до четырёх каждый день, часто — на разных концах Москвы. Чтобы облегчить мою участь, штаб достал микроавтобус с кроватью и кухней. Предполагалось, что так я смогу отдыхать между встречами, пока меня везут из одного района в другой. Мысль была отличная, но осуществить её не удалось: в «доме на колёсах» ужасно укачивало, лежать я не мог, работать за компьютером — тоже, и через пару дней, не выдержав, я пересел в обычную машину.