Патриот

Словно нажали на спусковой крючок. Что-то щёлкает в головах, и всё приходит в движение. Миша орёт вслед сгорбленным спинам, потрясает кулачищами, призывая их вернуться обратно и помочь. Хасанов и Яно, сбивая друг друга с ног, бросаются за бинтами. Серёга несёт перед собой в ванную руки — похож на экскаватор с измазанным глиной ковшом. Кто-то уже несёт щётку и совок…

Игорь остался без дела; неуютно стоит посреди этого, будто высотное здание на перекрёстке, вокруг суетятся машины, оглядывается с жалобным выражением, снова не зная, что делать…

Гоша первым скребётся в дверь спустя день после того, как Яно возвращается домой. Робко топчется на пороге, похожий на огромного паука, сочувственно глядит на эстонца. Справляется о здоровье, и Яно, повернувшись к нему на диване затылком и зарыв ноги в покрывало, отвечает односложно, редко, словно лепит каждое слово из пластилина.

За ним потянулись остальные. Стук в дверь раздаётся чуть ли не каждые полчаса, и Хасанов вновь и вновь откладывает книгу.

Спрашивают:

— Слушай, а он и правда связался с чуваками из какого-то там сопротивления? Ух ты! Как в кино. И что, его правда поймали? И что он? Как? В порядке?

Айрат, татарчонок из тридцать первой комнаты, восторженно расспрашивал, как ему найти «этих парнишек».

Притащился Миша с двумя баклажками пива, говорит:

— Давай сюда этого больного. Щас лечить будем.

Для Миши прийти к кому-то с бухлом — широчайший шаг, и Ислам немного оттаивает. Тем не менее Михаила он тоже не впускает. Кивает на бутылки:

— Пусть пока полежат. Если ближайшая пара дней и курево его не убьют, будем добивать твоими средствами.

Многие приходят сразу по двое или по трое. Вроде как не так страшно. Хасанову противно смотреть на полные любопытства и трусливого восторга рожи, и он отделывается односложными ответами и закрывает дверь.

Под конец дня Ислам в своём вертящемся кресле начинает чувствовать себя врачом-терапевтом, отработавшим полный рабочий день.

И когда Хасанов собирается вздохнуть, а кружка умоляет заполнить её кофе с молоком, заявляется последний пациент.

Слава нетерпеливо топчется на пороге, белое лицо тонет в клетчатой кепке, сам в лёгкой джинсовой куртке со множеством карманов и в рабочих штанах на лямках. В руках китайская матерчатая сумка в синюю клетку, ручки тянутся под её весом, вот-вот порвутся.

— Как ты, приятель? — бросает он затылку Яно.

Слава опускает к ногам сумку, нетерпеливо разминает пальцы. Оглядывается, деловитость в каждом жесте, даже взгляд полон вдохновения, прям и, словно железный прут, способен сокрушить всю комнату.

— Привет, — бросает он Исламу. — Приступим?

Хасанов собирает в пучок оторопь.

— Я знаю, что нужно сделать.

Слава деловито прохаживается по комнате. Не разулся, и за ним остаются мокрые отпечатки подошв.

— Что?

— У тебя очень удобное положение, друг мой. Очень, — Ислам ощущает на плече жёсткую ладонь Славы. — Счастливчик. Звёзды тебя любят.

— В астрологи подался или в гадалки?

Ислам косится на китайскую сумку у двери: судя по ней, всё-таки в гадалки.

— Ни фига! Ничего подобного! Я стратег. И я хорошенько покрутил бы хвост всей этой ситуации, будь я на твоём месте. Но раз ты на моём, буду оставаться в тени и ворочать оттуда делами.

— Ты что, всё ещё пьяный? — с плохо скрываемой брезгливостью спрашивает Ислам. Щетинится на Славу пучком оторопи.

— Я уже пьян, мой друг.

Поворачивается, и Хасанов видит под козырьком кепки две злые искорки.

— Это я сказал всем, что наш Яно герой. Это так, к слову. Ты наверняка удивлялся, откуда столько посетителей.

— Сказал?

— Повесил в курилке объявление. Можешь, кстати, пойти почитать. Там написано, что он был покалечен за правое дело нашей доблестной милицией.

— Ты соображаешь, что делаешь?

— Конечно, соображаю. И мы с тобой должны будем действовать быстро. Если уж он ничего не соображает…

— Он соображает! — забывшись, Ислам тычет пальцем в Яно. Тот не подаёт признаков жизни, только плечи, кажется, завернул в себя ещё больше. — И ты не подумал спросить его, а не меня?

Слава корчит пренебрежительную рожу.

— Смотри. У нас здесь парень с промытыми мозгами… я не психолог, не знаю, как это правильно называется. Студент, забитый ментами, правительственными шавками до полусмерти, студент, наш собрат… Плохо, что иностранец, лучше бы, конечно, русского… ну ладно. Пусть будет европеец. По-русски он шпарит хорошо, никто не отличит. У нас есть шанс поднять всю общагу. Взорвать, как кочку с миной. Слышал о волнениях во Франции? В Германии? В Китае? Так вот, у нас будет то же самое, даже круче. Я уже звякнул паре знакомых «наших» журналистов и отправил письма в несколько мажорских газет. Может, кто и поведётся.

Слава вышагивает взад и вперёд по комнате, бьёт кулаком в ладонь. Кепку он бросил на диван, волосы стоят дыбом от статического электричества.

— Оглянись. Всё вокруг — это связка тротила. Ни больше ни меньше. Мы ждём — и боимся, что всё это полыхнёт. Ищем фитиль — и топчемся по нему ногами. Ну? Что ты думаешь?

— Думаю, ты позавчера зря курил эту гадость. Выход вон там.