Патриотизм снизу. «Как такое возможно, чтобы люди жили так бедно в богатой стране?»

– [Путин] поднимает нашу страну? Он поднимает не нашу страну. Может быть, там, Сирию, Крым.

– Вы знаете, я не думаю, что он поднимает нашу страну, и не Крым, и не Сирию. Нет.

– Он поднимает богатых.

– Все деньги в офшорах. <…> Ничего не остается в России.

– Да, конечно, он работает большинство на богатых <…>

– Банки тоже так припеваючи живут, и им вливания из нашего фонда, из фонда нашего благосостояния им делают вливания. <…>

– Не, ну Путин что для пенсионеров сделал? Ну что он сделал для пенсионеров? Ничего. Ни-че-го. Только обещает. Болтология, вот и все. Одни обещания.

– А как у вас во Франции?

– (интервьюер) …

– (перебивает) Во Франции люди живут, а не существуют. У нас борются. Как родился, так и начинают бороться за выживание.

Социально-критический патриотизм

В целом мы интерпретируем проявившееся в нашем исследовании чувство социального неравенства как признак социально-критического патриотизма. Нам представляется, что в контексте патриотизма, то есть возникновения воображаемой нации, можно говорить о чувстве политического, возможно не очень сознательном, но тем не менее значимом в повседневной жизни.

Во-первых, очевиден процесс формирования чувства общности с теми, кто несправедливо беден и подвергается эксплуатации. Иными словами, все вышеприведенные случаи и цитаты свидетельствуют о том, что люди говорят не только от себя и про себя, но мысленно ассоциируют себя с другими, с теми, с кем они разделяют позиции и взгляд на общество. Таким образом, каждый из говорящих выделяет группу «мы», которая не ограничивается узким кругом «своих», а охватывает людей из разных концов страны – тех, солидарность с кем может ощущаться мысленно или в воображении («нашего брата они даже не считают за людей»). Иначе говоря, если рабочих эксплуатируют «здесь», то их эксплуатируют и «там» тоже. Горизонт этой воображаемой общности очень широк. Даже в тех случаях, когда респонденты начинают с узкого «я», с «коллег» или «соседей», они распространяют затем свои высказывания на всех подчиненных работников, на всех жителей регионов и так далее. Именно так можно интерпретировать, в частности, высказывания работницы «Почты России» из Рубцовска. Сначала она говорит от своего имени («у меня такое чувство»), затем от имени коллег («мы только что это обсуждали»), затем от имени уже всех наемных работников («при нашей заработной плате») и, наконец, от имени всех, на ком «экономят». В конце своей возмущенной тирады она явно заступается за тех, кто больше нее страдает от эксплуатации: «мы работаем за двоих» (как она), «за троих люди работают. Почтальоны…». То есть несмотря на то, что сама она не работает почтальоном и положение ее явно чуть лучше (работает только «за двоих», а не «за троих»), она солидаризируется с почтальонами мысленно. Стоит, кроме того, отметить, что часто подобные высказывания звучали не в контексте искусственно созданной ситуации разговора один на один с интервьюером. Во многих случаях, поднимая тему неравенства, респонденты мимически, повышением голоса и жестикуляцией сигнализировали о том, что обращаются к другим присутствовавшим, которые, в свою очередь, если и не вступали в разговор, то явно симпатизировали говорящим. Многие собеседники включались и добавляли свои собственные замечания по теме. Наконец, даже в разговоре с социологом один на один респонденты говорили, будучи в полной уверенности, что их поддержали бы многие. Иными словами, респондент говорил от имени всех, с кем уже обсуждал эту тему («мы это сегодня обсуждали с коллегами», «по разговорам, многие придерживаются похожего мнения», «это не только, конечно, мое мнение, это мнение большинства», «люди часто так говорят»).