Патриоты

Что ни сосна, то виселица, что ни холм, то могила. Выйдешь в поле, ляжешь ничком — слышно, стонет земля: невтерпеж ей под войском японским. Гуси дикие и те испугались: вместо осени летом снялись…

Ленин из Москвы зарево видел, войско на подмогу послал. Да генералы в то время пути заслоняли — пробиваться бойцам долго пришлось.

Решили партизаны в хребты уйти: оружие ковать, силы для боя накапливать. А сопку золотую на сохранение Савве оставили.

— Учить тебя, — говорят, — не приходится: хитер ты достаточно. Действуй!

Дали сторожу дробовик старый, шестнадцать патронов с картечиной и ушли.

Ладно. Одолжил Савушка у медведя знакомого шкуру. Сшил унты с медвежьей ступней. Стал по ночам японцев выслеживать. Часовые японские, те удивлялись сильно: какие медведи отчаянные — прямо в лагерь заходят!

А Савушка тем временем бухгалтерию вел. Были у него в тайге две березы с засечками. На одной пароходы японские, пушки, солдаты отмечены. На другой — горе народное: вдовы. Могилы, дети бездомные.

Однако долго бродить Савушке не пришлось: разнюхали как-то японцы про золотую сопку, нагнали ищеек-собак и сцапали Савушку.

Генерал в ту пору Ину-сан был. Личность партизанам известная: кособрюх, зубы щучьи, ноги — будто всю жизнь с бочки не слазил.

Увидел Савушку и сразу заулыбался.

— Ваша хитрость, — говорит, — даже нам нравится. Будем знакомы.

Савушка — старик гордый, на вольном воздухе вырос — руки генералу не подал.

— Мы, — отвечает, — лещей вроде вас только за жабры берем.

Генерал даже скривился, но обиду сдержал.

— Хотите жизнь сохранить?

Савушка сразу смекнул, к чему разговор.

— Эко добро! — отвечает. — Я уж и без вас осину себе подобрал. Скучно стало землю топтать.

— Хотите, дом выстроим, пятистенку? Графский титул дадим.

— Да, не вредно, пожалуй. Дайте неделю подумать.

Отвели Савушку в камеру. Поят чаем, кормят икрой, балыками кетовыми.

Савва думает. А войска между тем пробираются. Сквозь горы Уральские, через степи Барабинские, сквозь тайгу — на Дальний Восток.

Вскоре приводят Савву обратно.

— Согласен тропу указать?

— А сапоги болотны дадите? А пороху десять кило? А жеребца племенного?

— Все дадим… Веди только скорее!

— Ой, боюсь даром отдать… Дайте еще неделю подумать.

Война разгорается. У японцев уже золото на исходе, а Савушка все торгуется. То лодку новую потребует, то жене шубу суконную, то олифы ведро. Наконец, видит, что дальше тянуть невозможно.

Обдернул пиджачок и выходит вперед.

— А ну вас, — говорит, — ко псам! Раздумал я золотом торговать.

Вот тут-то японцы себя показали. Срезали Савушке кожу на пальцах, опустили руки в царскую водку. Ни слова Савушка не сказал, только скрипнул зубами. Желчь лягушачью в жилу ввели, в угли горящие ногами поставили — и то промолчал.

Залечили — и снова. Бьются месяц, бьются другой: то шоколадом накормят, то керосина в ноздри нальют, а все не могут Савушкина характера одолеть. У генерала Ину от тихой злости лишаи по телу пошли.

Подойдет к камере, глянет на Савушку и посинеет в лице.

Между тем войска вперед продвигаются. Через Саянские горы, через Яблоновый хребет… сколько сапог износили, сколько патронов извели, сказать невозможно!.. Наконец, пробились и залегли в тайге, недалеко от японского лагеря.

Видят японцы, что Савушку ничем нельзя взять: он всякую тайную подлость, как белка пустой орех, предугадывает.

Вызвали главного химика. Генерал Ину-сан спрашивает:

— А ну, какие есть новые газы?

Тот докладывает:

— Иприт-самдерит, тило-третило, купоросный карбид. Сжигает роту в четыре минуты.

— Нет, не то…

— Тогда бим-бомо-бромо-кислый экстракт пополам с мышьяком. Ужасная сила. Десять лет на том месте трава не растет!

— Это старо. Нет ли того газа, чтобы от него человеческая совесть окривела?

Тут-то химик и сел.

— Нет, — говорит, — до этого наша наука еще не дошла, не берусь.

— Ну, так вот тебе трое суток сроку: или орден коршуна трех степеней, или один конец — харакири.

Ладно. Вскоре приносит химик черный баллон.

— Вот он, — кричит, — умослабительный ангидрид! В тюрьме на смертниках испытал. Отцов продали! Все тайны свои разболтали!

Взяли и усыпили тем газом Савушку. А на ночь возле койки посадили двух писарей, чтобы бред больного записать.

До полуночи Савушка еще так-сяк крепился, только зубами тихонько поскрипывал. А там дошел газ до самых центров. Крякнул Савушка и понес. Чешет и чешет, точно из пулемета. Писарей всех замучил.

Наутро приносят генералу те записи. Ровно тысяча двести страниц. В штабе радость. Ину-сан именинником ходит, химик дырку для ордена провертел.

Однако вызвали генерального переводчика. Воздел он на нос очки, стал читать Савушкины откровения. Да и споткнулся на первой строке.

— Виноват, — говорит, — такие слова по-японски не могут спрягаться и корни не те.

— А ну, вглядись пристальнее.

Почитал переводчик еще немного и сдался.

— Освободите, — просит, — глаза слезятся, щиплет сильно.

Спасибо, ефрейтор один подвернулся — участник русско-японской войны. Заглянул он в тетрадь и рапортует:

— Спряжения те известные, на материнской основе. Разрешите перевести.