Пацан. Воин. Маг. Сражайся или умри! (СИ)

— Чего-чего, — пробурчал Андрон. — По старой схеме: я сейчас чуток отдохну, вы меня по голове стукнете, я этих железноголовых отметелю, и сбежим отсюда.

Он прикладывал свою многострадальную голову к холодной стене — то лбом, то затылком. Лечился.

— Боюсь, не выйдет, — сказал Сашка. — Видишь, какая решетка? А ты же в бойца превращаешься, а не в электропилу…

— Тогда Диману дадим по башке, он перекинется в Халка и разнесет эту халабуду вдребезги и пополам! — с мученическим выражением лица прошипел Андрон, чувствительно приложившись отбитым затылком к штукатурке.

— Сейчас объясню тебе, Андрончик, как ты не прав, — вздохнул Сашка. — Диман в Халка превратился не тогда, когда сознание потерял, а когда этот гадский колдун, этот лысый хрен с бородавкой на носу, его какой-то не полезной химией угостил, понимаешь?

— Ага, — согласился Димка, — меня до сих пор колбасит! А как жрать охота! Сил просто нет никаких, буйвола бы сожрал!

— Но сознание ты не терял? — решил уточнить важный момент Сашка.

— Не-а, только дурной какой-то стал. Очень хотелось чего-нибудь поломать, поорать и оторваться, как следует. Напоследок. Веселья дурного хотелось и вытья. И всё это — одновременно.

— Вот! — поднял палец вверх Сашка. — Даже если он сейчас станет Халком и поломает тюрьму, то всех нас здесь и похоронит — потолок рухнет, а сбежать нам будет некуда.

— А, точно, некуда здеся, — подтвердил Андрон, разглядывая закопченный каменный свод камеры.

— В общем, приплыли мы, нагибаторы, блин. А я говорил…

— Хреново, — сказал Андрон и почесал голову.

— Не то слово, — вздохнул Димка и почесал пузо.

Оба они пригорюнились, растеряли задор и веселуху. Сидели нахохлившись, привалившись к стене, как два больных, ощипанных ворона.

Только Сашка продолжал беспокойно бродить по камере, о чем-то раздумывая. Попинал зачем-то клочья соломы на полу. Пнул и кучу грязного тряпья, брошенного в углу. А куча внезапно зашевелилась, села и превратилась в молодого, чумазого паренька с щегольскими усиками и заломленным на ухо лихим беретом. Куча тряпья оказалась видавшим разные виды плащом, завернувшись в который, этот парень беззастенчиво дрых. Пока его не пнули.

Он сладко зевнул, посмотрел на парней и сказал:

— Привет, соседи! Выпить чего есть?

— Здоров и ты, брателло, — ответил Сашка, рассматривая сокамерника. — Как звать? Кто по жизни? За что чалишься?

Парень глянул на него с интересом:

— Ух ты, какие ты слова интересные знаешь! Отрок. Это на орочьем, да?

— На уркоганьем, — улыбнулся Сашка. — Я — Сашка, а это мои кореша — Андрон и Димон. А ты кто?

— Позвольте и мне, — тут парень встал и шумно отряхнулся, — представиться.

Во все стороны полетели пыль, пух и перья. Парень оказался невысок ростом и очень худ. Снял беретик, обнажив давно не мытую шевелюру, и немного напыщенно произнес одну длинную фразу.

— Широко известный в Восточной и Западной Мирагадии! А также — в иных землях. Всенародно прославленный и обласканный аплодисментами самой притязательной публики трубадур, менизингер, бард Эдуардий Лютиков-Незабудкин виконт фон Глухфраух! Прошу любить и обожать! Все равно здесь жаловаться некому!

После выпаленной одним духом фразы, парень шумно выдохнул.

— Это всё нужно запоминать? — вытаращился на него Сашка. — А покороче никак? Наух там, или Лютиковский? Не?

— А, ладно, — махнул рукой трубадур, — можете звать Эдиком!

И нарисовав беретом в воздухе восьмерку, отвесил изысканный поклон.

— А мне сдается, что это не трубадур, а трубочист, — буркнул из своего угла Димка. — У тебя пожрать ничего нет, Эдик?

— С прискорбием могу сообщить, что два дня ничего не ел, ни единой хлебной крошки. И сыт по горло местным воздухом и гостеприимством.

В камере попахивало настоявшейся гнильцой и застарелым дерьмецом. Соответственно, от деревянного ведерка у решетки и соломы на полу.

Ну её нафиг, такую диету, подумал про себя Димка.

— Тебя за что посадили, фраерок? — кинул свой вопрос Андрон, в очередной раз пристраивая свою головушку поудобнее.

— Вы представляете, господа, эти дегенератипы, — он указал на мордоворотов по ту сторону решетки, — не поверили моему честному благородному слову. Я им дал слово дворянина, что рассчитаюсь за взятую мной у местной селянки худую курицу, честь по чести. Естественно, чуть позднее, пока, увы, я несколько поиздержался.

— Неудивительно, я бы тоже не поверил, — заржал Андрон и тут же страдальчески сморщился. — Сссука, как же болит, тварь!

— Эх, судари мои, видели бы вы, как я блистал на сцене! Всего какой-то месяц назад, при дворе маркиза Шалвино! Зал, на пятьсот человек, аплодировал — стоя, господа! О! Мне рукоплескали двадцать минут подряд! А мешок с золотом?! От моих благодарных восхищенных слушателей, разумеется! Его носили за мной двое носильщиков! Посменно!

— И где сейчас это золото? — лениво поинтересовался Андрон.

У него тема золота явно была особой, триггерной.

— Эх, — снова вздохнул Эдик, — позволю вам ответить словами классика: карты, любовь и два взведенных арбалета. Ну и столы, разумеется, столы.

— Какие столы?