Пацаны, не стреляйте друг в друга

Насколько знал Марк Илларионович, это был рабочий кабинет хозяина дома, но никак не спальня. И то, что у Грецкого был заспанный вид, не могло сбить его с толку.

Панфилов схватил его за грудки, сильно тряхнул.

– Ну и зачем ты это сделал?

– Что сделал? – непонимающе смотрел на него Антон.

– Гранату зачем во двор ко мне бросил?

– Гранату?!. Какую гранату?

– А ты ничего не слышал?

– Да, взорвалось что-то. Но я думал, что это гром...

– Гром от взрыва отличить не можешь?

– Так я спал... А стрелял кто?

– Ты мне ваньку здесь не валяй! Гранату из твоего окна бросили!

Панфилов силой втащил его в комнату, показал на подозрительное, с его точки зрения, окно.

Шторы аккуратно задвинуты, само окно закрыто. Но глупо было надеяться, что окно будет распахнуто настежь, а предохранительная чека лежать на подоконнике.

– Кольцо от гранаты где?

– Какое кольцо? Что ты несешь?

Грецкий смотрел на него широко выпученными от страха глазами. Кажется, он уже понимал, что произошло. Но, похоже, никак не мог соотнести себя с чрезвычайным происшествием.

Панфилов осмотрел комнату. Диван разобран, смятое белье, одна подушка.

Немного подумав, Марк Илларионович сунул руку в карман его халата. Но предохранительной чеки там не нашел. Кроме оберток от шоколадных конфет, там ничего не было. Сладкоежка чертов...

– Я спрашиваю, куда ты колечко дел?

– Какое колечко?

– Обручальное колечко. Которое с тюрьмой тебя обручит... Ты гранату мне во двор бросил. Все успокоиться не можешь, да?

– Не было у меня гранаты. И быть не могло! Сам ее бросил! Чтобы на меня свалить! – разошелся Грецкий.

– Не кидал я гранату. Свидетели у меня есть. Много свидетелей. А у тебя свидетелей нет...

– Есть свидетели, – сказала стоявшая в дверях Настя. – Я с ним была, когда граната взорвалась...

– Ты спала, когда это случилось, – недовольно глянул на нее Панфилов.

– Спала. С ним и спала...

– Разве здесь ваша спальня?

– Нет, но в нашей спальне комары...

– Умней ничего придумать не могла? Пошли!

Настя позволила увлечь себя в собственную спальню. Кровать широкая. Постель разобрана, но подушка в единственном числе.

– И здесь одна подушка, и там. А говоришь, вместе спали.

– Я здесь легла, а потом к нему перешла, – пряча глаза, сказала Настя. – Нам и одной подушки хватило...

– Тогда почему здесь сразу не легли?

– Поссорились... Потом помирились...

– Поссорились... Врешь ты все. Этого выгораживаешь...

– Он не этот, он мой муж...

– Извини, но на этот раз я вряд ли чем-то смогу ему помочь. И тебе тоже.

Панфилов вышел во двор и увидел Агату. Он сидела прямо на земле, обняв за шею труп убитой собаки. Плакала навзрыд. Рядом стоял Захарский с опущенной головой и что-то виновато ей говорил...

Для полного «счастья» Панфилову не хватало только того, чтобы Агата набросилась на него с обвинениями, а может, и с кулаками. Ведь он перепрыгнул через забор – из-за него погиб сторожевой пес. Стараясь не привлекать к себе внимания, он вышел из освещенной зоны и скрылся в темноте.

Глава шестнадцатая

Оперативно-следственная бригада работала всю ночь. К утру на садовом участке Грецких была найдена предохранительная чека от гранаты «РГД-5». Именно такая граната и взорвалась во дворе Панфилова.

– Я же говорил, что это «эргэдэшка», – возбужденно сказал Костромской.

Как и Марк Илларионович, он не спал всю ночь. Но, в отличие от него, все это время работал, не покладая рук. Панфилов и сам был не прочь заняться делом, но ему не хотелось ловить на себе осуждающие взгляды Насти, выслушивать упреки со стороны Агаты. Поэтому всю ночь он провел в своем доме, за бутылкой рома. Пил понемногу, для бодрости духа. Пьяным себя не ощущал, но и бодрости тоже не было. Он чувствовал себя разбитым и подавленным. И даже новость, которую принес Костромской, ничуть не обрадовала его.

– Грецкому теперь не отвертеться. Предохранительная чека привязывает его к взрыву... Спасибо!..

Костромской поблагодарил Левшина, который подал ему на тарелке яичницу с ветчиной. Холодное пиво уже на столе. На дворе воскресенье. Обстановка могла показаться расслабляющей, если бы дело о взрыве не держало за горло.

– Одно непонятно, – продолжал Юра. – Почему вы, Марк Илларионович, решили, что это Грецкий гранату к вам во двор бросил?

– Ты меня в чем-то подозреваешь? – нахмурился Панфилов.

– Нет, просто спрашиваю... Да и в чем я могу вас подозревать? Вы же с нами были, когда граната взорвалась...

– Был. А если бы не был?

– Все равно не стал бы на вас думать. Какой вам резон гранату на своем участке взрывать?

– А чтобы Грецкого подставить. Ты же знаешь, что я его жену люблю, – Панфилов в упор смотрел на Костромского.

Тот не выдержал его взгляд, отвел глаза в сторону.

– Знаю.

– И он знает... Еще он думает, что я его дочь совращаю...

– Это правда?

– А ты веришь? Думаешь, если при деньгах, то и тормозов никаких нет...

– Нет, я думаю, что Агата на мать в молодости очень похожа. Очень красивая девушка...

– Если ей верить, мужики стаями вокруг нее вьются.

– А вы верите?

– Скажем так, в это нетрудно поверить...

– Значит, Грецкий думает, что вы дочь его совращаете.