Пациент

— Эбби еще сказала, что изъяли его окровавленную рубашку. — Виктория взглянула на меня. — Не волнуйся, в каком-то смысле это даже хорошо. Сделают анализ и поймут, что взяли не того человека.

Она была права — если на рубашке кровь, то она его собственная. Их версия рассыплется в прах, Люк никогда не встречался ни с Брайаном, ни с Кэрол.

— …кажется, сегодня утром ты сказала, что он ночевал у тебя? — спросила Виктория. — А это значит, что у него есть алиби.

Я тут же вскочила на ноги. Люк не мог ничего рассказать, зато я могла.

— Я пойду и заявлю об этом прямо сейчас! Им придется немедленно прекратить расследование.

Это было важнее, чем необходимость хранить наш роман в секрете. Я выхватила из сумки ключи от машины, шагнула к двери, но вдруг поняла, что все напрасно.

— Нет, не сработает. Люк ушел от меня поздно вечером в понедельник или рано утром во вторник, а Брайана убили в среду. — Я растерянно огляделась по сторонам, словно искала поддержки у шаманской маски или маленькой статуэтки Будды на журнальном столике. — Я даже не могу солгать, что он ушел позже. В среду уже вернулся Нейтан, он заявит, что это неправда. — Слезы жгли мне глаза; видимо, сказывалось напряжение дня и беспомощность, которую я сейчас чувствовала. Я яростно смахнула их кулаком. — Легко свалить все на Люка. Он не в состоянии себя защитить, а я ничего не могу для него сделать.

— Сможешь, если останешься сильной. Ты способна на это, ты сильнее всех, кого я знаю. — Виктория крепко обняла меня. — А теперь иди умойся, тебе полегчает. Скоро придут остальные. Я включу музыку, не торопись. Мы что-нибудь придумаем. Все будет хорошо, правда найдет себе дорожку, так всегда бывает.

Ее ванная комната, выкрашенная в нежно-зеленый полынный цвет, благоухала лавандой, пучки которой свисали с потолка, подвешенные на крючках. Я ополоснула лицо под доносившиеся через дверь виолончельные аккорды «Лебедя» Сен-Санса. Мое отражение в зеркале выглядело смертельно усталым. Я должна была держать себя в руках. Лиззи собиралась прийти, Нейтан тоже. Этот кошмар когда-то должен был закончиться, справедливость — восторжествовать. Настоящего убийцу найдут, им окажется жестокий незнакомец, о котором никто из нас пока не знает. Он будет из тех одиночек, обиженных на жизнь, которые наносят удары наугад. Я вытерла лицо, расчесала волосы и нанесла на веки рассыпчатые голубые тени из маленькой баночки на умывальнике. Когда я спускалась по лестнице, до меня донеслись теплые ароматы вина и приправленного специями мяса. Виктория на кухне нарезала помидоры для салата. На каминной полке стояла новая открытка — цветущий Центральный парк с высоты птичьего полета.

— Как твоя мама?

— Держится. Я проведу на Занзибаре неделю, а потом вернусь сюда и буду ждать от нее новостей.

— Могу я как-то помочь?

— Абсолютно никак. — Она покачала головой с улыбкой, которая могла ввести в заблуждение многих, но только не меня. — Этот голубой цвет идеально подходит к твоим глазам.

Увидев, что я взяла в руки кухонное полотенце, Виктория меня остановила:

— Не смей ничего делать, у меня все под контролем!

Я прислонилась к дверному косяку и стала наблюдать, как умело она чистила авокадо. Она не хотела говорить о матери, приготовление еды для друзей было ее спасением, способом справиться со всеми горестями. Мне захотелось, чтобы Люк тоже оказался здесь. Таким, как в его лучшие времена. Он взял бы Викторию за руку и поцеловал в щеку, его тепло исцелило бы ее, как оно исцелило меня. Но Люк сидел под замком, он был напуган, растерян и голоден, хоть и не знал об этом. Должно быть, ему предложили еду, но он швырнул ее в стену — психоз заставляет делать такие вещи. У персонала иссякло терпение, и его связали. Я ощутила озноб, хотя воздух в маленькой кухне был обжигающе горячим.

— Ты очень любишь его, дорогая? — Виктория смотрела на меня, посыпая салат кедровыми орешками.

Люк стал для меня центром мира, как солнце. Когда подставляешь солнцу лицо, его лучи согревают кожу. Свет такой яркий, что ты закрываешь глаза, но он все равно проникает сквозь веки. Ты не можешь думать ни о чем другом, тепло подчиняет себе твое тело и разум, как наркотик. Что это, любовь или безумие? Или болезнь, подобная той, что держит Люка в своих тисках?

Я кивнула. Так было проще, чем пытаться объяснить.

— Думаю, наша Лиззи влюблена, — прошептала Виктория, когда моя дочь вошла в дом. Она улыбнулась нам и подставила лицо для поцелуев. Этот день был омрачен ужасом и горечью, но вечер, похоже, обещал оказаться светлее. Щека дочери была нежной и теплой, как персик. Свои блестящие волосы она собрала в небольшой пучок и нарядилась в темно-красное платье с глубоким вырезом, свободно расклешенное от лифа. Губная помада была подобрана в тон платью, глаза подкрашены яркими оттенками коричневого и зеленого. Моя Лиззи, которая никогда не была любительницей духов, восхитительно пахла розами и корицей.

— Чудесно выглядишь, — сказала я ей.

Она посмотрела в сторону сада и улыбнулась скромной, таинственной улыбкой.

— Посиди со мной.