Пациент особой клиники

– Что же это такое? – спросил он и непроизвольно принялся ощупывать повязку на шее, закрывавшую шов после операции на сонной артерии.

Улыбка на лице Фридера превратилась в настоящую дьявольскую ухмылку.

– Наберитесь терпения, – заявил он. – Вы узнаете об этом достаточно скоро, когда начнете испытывать невыносимые муки. Разве только…

В этот момент Фридер сделал неопределенный жест рукой, как бы говоря, что при определенных обстоятельствах готов удалить этот загадочный предмет.

– Что «разве только»? – уточнил Трамниц.

– Недавно у меня был очень трогательный разговор, и я пообещал несчастному отцу, что сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.

– О чем, черт возьми, вы говорите?

В ответ Фридер подошел к Трамницу поближе, и у того не осталось никаких сомнений в том, что хирург немного выпил для храбрости в преддверии предстоящего разговора.

– Признайтесь в убийстве Макса Беркхоффа и отведите родителей к телу мальчика.

Глава 18

Тилль

Тилль вышел из изолятора и огляделся. Коридор оказался совсем пустым. Не было видно и доктора Касова. И только чувство какой-то неясной угрозы, которое осталось после его визита, напоминало о том, что он действительно заходил к Беркхоффу.

«Чего хочет от меня этот человек? – подумал Тилль и стал судорожно вспоминать, встречался ли он с врачом раньше. – Нет, прежде мы с ним не пересекались. Его раздражающий голос мне наверняка запомнился бы. Или я ошибаюсь? И почему доктор смотрел на меня с такой ненавистью?»

Беркхофф поглядел сначала налево, а потом направо, как ребенок, желающий перейти на другую сторону улицы. Коридор, по бокам которого располагались комнаты интенсивного кризисного вмешательства, явно был слишком широк для больницы. На его высоком сводчатом потолке виднелись мини-прожекторы, излучавшие теплый свет на стены в кремовых тонах.

Тилль решил идти по коридору в левую сторону, откуда доносилась тихая классическая музыка. Проход закончился помещением, при виде которого у Беркхоффа от удивления невольно отвисла челюсть.

«Теперь понятно, почему в Интернете размещено так мало фотографий внутренних помещений «Каменной клиники», – подумал он.

В принципе, многие граждане были убеждены, что наличие телевизора в тюремной камере и так уже следует относить к области комфорта. Но как бы они отреагировали, узнав, что здесь психически больным преступникам позволялось проводить свободное время в холле, по роскоши которому уступал даже «Адлон»?[5]

Тилль очутился в овальном зале с колоннами и венчавшей это многоэтажное здание куполообразной, как у кафедрального собора, крышей. На полу, выложенном мраморными плитами, разместилось с полдюжины диванов и раза в два больше кресел, словно предназначенных для сна, что, собственно, и доказывал расположившийся в одном из них пожилой бородатый мужчина. Он был настолько низкорослым, что газета, которую бородач положил себе на живот перед тем, как вздремнуть, смотрелась как одеяло.

Беркхофф невольно стал искать глазами одетых в ливреи посыльных и официанток, которые, судя по обстановке, должны были бы сновать между гостями с подносами и меню, но никого не увидел. Отсутствовали также санитары и врачи. Пустовала и стойка, располагавшаяся с правой стороны, над которой красовалась скромная табличка с надписью «Выдача лекарств».

В креслах, насколько он мог понять, сидели только пациенты. Среди них были две женщины, напоминавшие своим видом девушек-подростков, которые о чем-то шептались, глядя на огромный камин, огонь которого, вероятно из соображений безопасности, находился за специальным стеклом.

Возле камина в отражении его всполохов прямо на полу пристроилась дама неопределенного возраста, бездумно расчесывавшая свои пепельные волосы и что-то напевавшая себе под нос. Поодаль возле окна стоял высокий мужчина, одетый, как и Тилль, в спортивный костюм, и наблюдал за дождем. Солнце на улице уже зашло, и зажегшиеся ядовито-желтым светом фонари, место которым было в каком-нибудь парке, делали все возможное, чтобы внутренний мир клиники не исчез в черной дыре окружавшего ее пространства. Под их зонтиками в световых конусах, словно комариный рой, танцевали капельки дождя.

Только теперь Беркхофф понял, что они находились в бельэтаже, поскольку за, скорее всего, запертыми на замок окнами просматривалась терраса, с которой в парк клиники спускалась широкая, изогнутая лестница.

Но самым удивительным было не это и даже не классическая музыка, доносившаяся из невидимых динамиков (если Тилль не ошибался, это был Шопен). Самым необычным, что сразу привлекло к себе его внимание при входе в холл, явился вид рождественской елки! Казалось, она росла прямо из мраморного пола и уходила ввысь к куполообразной крыше.

– Я знаю, о чем вы подумали, – раздался сзади дружеский голос.

От неожиданности Тилль, смотревший вверх и старавшийся определить, где заканчивается верхушка елки, вздрогнул. Он обернулся и снова изумился, увидев на халате женщины табличку с фамилией ее обладательницы.