Разве мог он, тем более сейчас, сопротивляться этому тону? Разве мог утаить что-то от человека, для которого был не просто открытой книгой, а чистым листом, на котором Итачи своей же рукой вывел незыблемые истины? Разве не этого он хотел? Разве не потому, что ему нужно было если не прокричать о своей любви на весь мир, то хотя бы шепотом поведать о ней одному, но самому дорогому человеку? Разве не потому, чтобы его действительно поняли, причем поняли так, как бы не смог понять никто другой?
- Итачи, я… – Саске думал, что ему придется выговаривать столь простую, заготовленную фразу буквально по буквам, ведь это впервые, пусть и Итачи, это словно прыжок с моста в воду, пусть и знаешь, что на тебе страховка, это как одновременно пройти сквозь огонь и воду, но оказалось так просто и легко, что слова будто сами сорвались с его губ, обретая глубокий, искренний смысл. – Я влюбился. В него. По-настоящему. Всем сердцем. Ни за что и не почему-то, а, как ты и говорил, просто люблю.
И тишина. Саске ожидал чего угодно, но только не звенящей тишины по ту сторону сотен миль. Итачи же обещал понять. Брат доложен его поддержать, просто обязан, потому что Итачи остался той соломинкой, за которую он так отчаянно хватался, пытаясь не захлебнуться во всем том, что давило на него, и уже выбиваясь из сил, даже не барахтаясь, а постепенно отдаваясь на волю течению, и если и она ускользнет сквозь его пальцы, Саске даже представить не мог, что с ним произойдет. Словно на грани реальности и помешательства – вот как чувствовал себя подросток, затаив дыхание и ожидая, ожидая, ожидая… И даже этого мерзкого стука капель не было, а так хотелось, чтобы они были, чтобы отсчитывали время, а не оставляли его в пространственной неизвестности, в которой лишь тихо, назидательно, словно нависая прямо над головой, гудели лампы.
- Итачи… – Саске не выдержал. Он просто должен был услышать хоть что-то, даже тот же выговор за свою опрометчивость и неосмотрительность. Ответ брата, каким бы он ни был, был важен настолько, что дрожало уже все тело, натянутое, как струна, а глаз щипало на грани тихих слез бессилия и горьких рыданий.
- Деревенский, значит, - хмыкнул Итачи, и с души Саске свалился очередной камень. – Как бы сказал Фугаку, без рода и племени, - нет, в голосе брата не было осуждения или же одобрения. Он просто констатировал факт, вывод, логический и здравомыслящий, но было в его тоне что-то, что он почувствовал сердцем – облегчение, словно брат тоже избавился от чего-то, что терзало его все эти дни и ночи, и толику уважения, ведь он, Саске, слегка надменный, горделивый и относящийся к окружающий с неким превосходством, смог признаться в любви к простому деревенскому парню, пусть простым Наруто назвать было довольно-таки сложно.
- Да, - подросток кивнул, прикрывая глаза и представляя, что Итачи сейчас напротив него, смотрит своим глубоким, серьезным, проверяющим взглядом, в глубине которого только он, глупый маленький братишка, мог увидеть, что на самом деле он значит для старшего брата. – Голубоглазый блондин, капитан школьной, одной из лучших среди школ штата команды по баскетболу.
- Он странный, Итачи, - Саске и не заметил, когда начал улыбаться, представляя Намикадзе и пытаясь описать его именно так, как видел и чувствовал. – Я ещё никогда не встречал человека, который был бы настолько открыт, что за его распахнутостью для целого мира нельзя было заметит его настоящего. Он ещё тот бабник, брат, - брюнет сокрушительно покачал головой, - но обращается со мной так, словно у меня есть надежда на что-то большее, чем его дружба и опека. Он – как открытая книга, за простым содержанием которой прячется столько тайн, что каждый раз, когда я смотрю на него, то словно вижу другого человека. И не такой уж он и безродный, - подросток фыркнул. – У его родителей большая ферма, они зажиточные, но при этом замечательные люди. Так любят друг друга, - брюнет чуть нахмурился, вспоминая, как старший Намикадзе ворковал подле жены, и как Кушина, с любовью, смотрела на мужа в ответ. – Знаешь, я бы хотел, чтобы и у нас с тобой была такая же семья.
- Ясно, - и даже не видя, Саске мог сказать, что брат сейчас улыбается, той улыбкой, которой он не видел уже давно, той, которой ему так не хватало. – Я понимаю тебя, Саске. Я знаю, как это, любить всем сердцем, но, - на этот раз голос Итачи стал строгим, почти что жестким, и подросток уже сейчас знал, какие слова последуют за этим «но», как и знал, что каждое из них обнажит правду, - это чувство принесет тебе только боль.